Зимняя Чаща - Ши Эрншоу

Но где же тогда спал Макс? Ясное дело, что не с нами – но где тогда?

В другой хижине?

Переворачиваюсь на спину и зажмуриваю глаза. Почему мой мозг отказывается вспоминать? Что в нем стерто? Правда о том, что случилось. Что я сделал.

В моей груди ширится пустота. Я все разрушил. Я солгал Норе. Теперь мне нечего больше терять.

И не к чему возвращаться.

Некому верить. И мне не верит никто.

Снова открываю глаза и лежу, уставившись в низкий потолок. Он усыпан маленькими ножевыми метками – точки и надрезы сливаются в слова, рисунки и бессмысленные символы. На меня смотрит вырезанная на дереве голова кролика. Ниже грубо нацарапаны несколько деревьев – целый маленький лесок. Весь набор ругательств, само собой. А еще имена, напоминающие о тех парнях, кто спал до меня на этой койке.

Мне попадается на глаза одно имя, которое трудно заметить, потому что оно находится там, где потолок соединяется со стеной, образуя угол. Буквы имени вырезаны глубоко, словно в гневе. Бессонной ночью, когда особенно остро и неприятно ощущается близость деревьев. Когда слишком холоден воздух. Когда ты чувствуешь себя слишком далеко от дома.

Вот это имя: Макс Колфилд.

Макс спал здесь. В этой хижине. На этой койке.

Я сажусь, протягиваю руку, скольжу кончиком пальца по углублениям букв. Макс спал здесь.

Вспышки лунного света мелькают перед глазами, я вспоминаю прикосновение снега к коже. Думаю о Норе, о том, как ее рука прижималась прошлой ночью к моей ладони, но тут же спешу прогнать это воспоминание прочь. Мой мозг играет со мной шутки, непрестанно возвращая меня мыслями к ней. А я пытаюсь сейчас вспомнить кладбище, смех. Но сам я вместе с ними не смеюсь. «Они никогда не были моими друзьями», – подсказывает мне память. Они смеются надо мной.

Они дразнят меня.

Я сползаю по лесенке вниз, отхожу в сторону от койки, на которой когда-то спал. Но эта койка не всегда была моей.

Я приехал в лагерь в самом конце лета, когда воздух уже становился прохладным, а все давно были расселены по хижинам. Я был новичком. Аутсайдером.

Это место никогда не было моим.

Неприятности у Макса начались еще до моего появления в лагере. Теперь я начинаю вспоминать об этом – урывками, отдельными волнами, всплывающими из глубин моей памяти. Эти волны окатывают меня соленой водой и пеной. Ладно. Итак, Макс попался на том, что пробирался в хижины вожатых и рылся в их вещах. Поймали его, когда он своровал у одного из вожатых его утренний кофе с виски. Наказание за это последовало суровое: Макса отселили в хижину позади столовой, и он был там один, без соседей.

Та хижина стояла в окружении хижин, в которых жили вожатые, и Макс уже не мог так же легко, как прежде, совершать свои набеги. Теперь я вспоминаю, что, когда приехал в лагерь, все говорили, что мне досталась прежняя койка Макса.

А Макс меня за это ненавидел, будто это по моей вине он лишился той койки в четырнадцатой хижине.

Я делаю еще шаг в сторону от коек, и мои пятки ударяются о тяжелую деревянную дверь.

В тот вечер они заставили меня идти с ними на кладбище. Они смеялись, передавали друг другу бутылку виски, а я напряженно застыл, готовый к драке. Готовый к тому, что они навалятся на меня.

Мы никогда не были друзьями.

А Макс – он ненавидел меня сильнее всех.

– Алло! – окликаю я, входя в дом.

Так, словно я здесь чужая. Домушница, которая взламывает замки и залезает в приоткрытые окна.

Фин быстро вдыхает воздух, принюхивается.

Прохожу на цыпочках в гостиную, оставляя за собой комочки тающего снега.

В это время кто-то спускается с лестницы.

– Черт, как ты меня напугала! – восклицает Сюзи.

– Я думала, что в доме никого нет, – у меня опускаются плечи, а мой тон невольно выдает неуверенность, которую я чувствую, ища признаки того, что Сюзи что-то скрывает от меня.

– Только я здесь, – Сюзи переходит на кухню и опирается о покрытый белой керамической плиткой разделочный стол. Она еще не окончательно избавилась от вчерашнего похмелья. И под глазами у нее темные круги.

– Оливер ушел? – спрашиваю я.

– Да, наверно, – кривит рот Сюзи. – В твоей комнате никого, – она потирает себе виски, а затем добавляет, подняв на меня налитые кровью глаза: – Я ходила наверх, только чтобы посмотреть, не спишь ли ты еще. Ничего не трогала, не думай.

– Все в порядке, – отвечаю я и иду к печке. Огонь в ней пылает вовсю – очевидно, Сюзи уже подбросила в него дровишек. В голове у меня начинает тяжело пульсировать, яркие вспышки огня режут глаз.

– Где ты была? – спрашивает Сюзи.

– Так, нужно было просто выбраться из дома, – отвечаю я. Не знаю, почему я лгу, почему не хочу сказать ей, что ходила повидаться с мистером Перкинсом. Что нашла в куртке Оливера часы, принадлежавшие Максу. И что Оливер, как мне кажется, совершил нечто очень плохое.

Впрочем, нет, я знаю, почему не говорю Сюзи ничего. Потому что не уверена, что могу доверять ей.

Зато уверена, что она знает о Максе гораздо больше, чем говорит. И вообще обо всем знает гораздо больше.

Сюзи несколько раз моргает, кажется, ей надо бы еще поспать.

– Что-то не так? – спрашивает она. Сюзи чувствует, что что-то не так.

Но если разобраться, очень многое не так. Меня преследует костяной мотылек. В кармане Оливера оказались часы умершего парня. Случилось что-то очень плохое, но я не могу сказать, кто злодей, а кто просто испуган так же сильно, как я сама.

Я нервно верчу на пальце кольцо с лунным камнем.

– Ты была с ними в ту ночь? – спрашиваю я каким-то странно охрипшим голосом.

– Когда? – хмурится Сюзи.

– В ту ночь, когда умер Макс. А Оливер пропал.

Сюзи хмурится сильнее, у нее даже морщинки в уголках рта появляются.

– Нет, – отвечает она, отрываясь от кухонного стола. – Когда они уходили, я спала в койке Ретта.

– Но тебе известно, что они ходили на кладбище?

Сюзи складывает на груди свои костлявые руки и встает в защитную позу.

– Нет. И вообще, о чем ты толкуешь?

Из неряшливого пучка на голове Сюзи выбивается длинная прядь и падает ей на лоб.

– Ну хорошо. А когда они вернулись, ты должна была понять, что что-то случилось? – продолжаю настаивать я. – Заметить хотя бы, что с ними нет ни Макса, ни Оливера.

Сюзи делает вид, что пытается вспомнить, развеять сонный туман, окутавший ее мозги. Под ее правым глазом я вижу черное пятнышко: это размазалась во сне тушь – единственная косметика, которую она прихватила с собой.