Его Высочество Ректор - Лючия фон Беренготт

Этого не может быть, не может быть, не со мной, не со мной…

— Дай-ка я эту блядь сигаретой прижгу, чтоб не рыпалась больше! — тот, кому от меня прилетело коленом, разогнулся и, все еще морщась от боли, выхватил у блондина окурок… и воткнул его — прямо мне в шею, чуть повыше ключицы.

Я заорала от боли, от слез уже ничего и не видя… но вскоре оказалось, что это еще не самое страшное. Самое страшно наступило секундой позже, когда чужие руки задрали платье и потащили то немногое, что под ним, вниз. И вниз, и вниз и вниз…

— Чур я первый! — пропыхтел тот, что с выбритыми висками, подошел, схватил меня, поднял над землей и вжал в стену.

— Не надо… — слабо попросила я, уже зная, что это не поможет… Никакие мольбы не остановят эту мразь, дышащую перегаром и пытающуюся одновременно держать меня на весу и расстегивать ширинку. Не остановят его дружков, с радостью бросившихся ему на помощь — ну как не подержать для друга шлюшку, пока он ее трахает… чтоб ненароком не сбежала от такого счастья…

— Да, держите вы ее! — ругнулся «питекантроп», получив от меня очередную порцию ногтей в лицо.

И вдруг все кончилось.

Ночь озарила короткая вспышка, будто где-то за мусорными баками произошло короткое замыкание, и одновременно с этим раздался звук, похожий на взрыв закутанной в одеяло хлопушки. В ответ на этот звук «питекантроп» вдруг резко дернул головой и будто бы захлебнулся словами, которые хотел выплюнуть мне в лицо. Потом застыл в полудвижении, так и не расстегнув до конца ширинку, ослабил хватку на моих бедрах… и стал оседать на землю, утягивая меня за собой.

— Эй, дядя, ты че… охренел? — я узнала голос того блондина, с рыбьими глазами… Испуганный такой голос, ошалевший, вот-вот сорвется на истерику… По всему ясно было, что «дядя» и впрямь «охренел».

Непонятное движение, и снова хлопушка. И еще одна… А потом другой звук — будто мешок с картошкой на землю уронили.

Все еще не видя, что происходит, я вытерла рукой слезы, мешающиеся с кровью из носа, слезла с неподвижного «питекантропа», отползла в сторону… и тут же скорчилась в неудержимом рвотном позыве. Меня выворачивало так, словно я выпила литр марганцовки, и до тех пор, пока не осталось в моем желудке ничего, кроме самого желудка.

— Тшш… — сильные руки обняли за плечи, подняли и погрузили в родное, знакомое, хорошо пахнущее тепло. Будто разбудив посреди ночи, кто-то выдернул меня из жуткого кошмара. Вот-вот предложат воды попить и на другой бок повернуться.

Содрогаясь от рыданий, я уткнулась Нику в шею. Пришел. Я не могла поверить в это — ведь так не бывает! Но он действительно пришел. Успел. Спас меня, как самый настоящий… да не важно кто, главное, что на белом коне.

Сжав меня так, будто хотел задушить, он зарылся носом мне в волосы и выговаривал — скороговоркой, охрипшим от волнения голосом, без злобы.

— Дура! Я ж тебя весь день искал… А если б жучок в телефон не поставил? Вот ведь дура!

— Да. Насмерть. Всех троих — двое из наших, третий, как всегда, посторонний, чтоб было на кого повесить… Еще подошлешь, еще уложу. А потом приду и уложу тебя. Ты ведь знаешь — я не промахиваюсь.

В телефоне что-то ответили — неразборчиво, но явно обиженным тоном. Не поворачивая ко мне головы, Ник убрал мокрую прядь с моего лба, и вдруг едко рассмеялся.

— Ты серьезно? Ее Высочество скорее выгонит своего ненаглядного садовника, чем позволит волосу упасть с моей головы… А вот тебе, дорогой кузен, я советую отныне поостеречься и придумать какое-нибудь оч-чень серьезное оправдание, почему побежал впереди паровоза. Да, и кстати, присматривайся повнимательнее к нищим и пьяным на улице. Кто знает, не окажется ли кто-нибудь из них Храмовником, нанятым разыграть ограбление или случайное убийство… или — о, еще лучше! — несчастный случай.

Телефон что-то в очередной раз квакнул и замолчал. Ник откинул голову на изголовье кровати и с минуту сидел так, не двигаясь и глядя в одну точку. Закутанная в одеяло, я подвинулась к нему ближе — частично от того, что подушка намокла от моих плохо вытертых, но очень хорошо промытых волос, и мне хотелось на сухое.

В маленькой душевой номера гостиницы мы с Ником драили меня, наверное, целых полчаса, вылив в процессе всю горячую воду. Именно драили, а не что-нибудь другое. Потому что ничего другого, кроме как отмыться, мне не хотелось. Совсем.

Отмыться. Каким-нибудь образом стереть с себя всю эту мерзость, эти потные руки, что оставили на моем теле следы. Слава Богу, еще смываемые. Но если бы Ник опоздал хоть на пару секунд… Меня передернуло, и я придвинулась к нему совсем близко.

Самое страшное заключалось в том, что все это не было случайным нападением.

«Храмовники» — так звали их в кругах, где про них вообще было известно. Хорошо тренированная армия наемников. Своего рода спецслужба, выполняющая для знати все грязные работы — в основном, устранения неугодных, под прикрытием случайных нападений и несчастных случаев. И сегодня такой неугодной оказалась я — по личной инициативе одного из кузенов Ника, имя которого он мне так и не открыл.

Кузен этот, видите ли, решил исправить досадное упущение вышестоящих и уничтожить русскую шантажистку, заснявшую, как английский герцог — не какой-нибудь пустяковый граф или лорд, но герцог, особа родственная королевской семье! — самозабвенно шпарит в кустах белобрысую девицу, предварительно вылизав ей причинное место. Не мог он, понимаете ли, такого позора стерпеть.

А то, что сам этот герцог затребовал приостановить дело, чтобы разобраться со мной самостоятельно — это как бы не считается. Вроде как непозволительная слабость, из-за которой может пострадать репутация всей Семьи, в особенности в глазах таких же наделенных властью, только на континенте.

Короче, урод этот кузен.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ник, сползая на кровать и ложась рядом со мной. Обхватив меня рукой, подставил плечо. Потом выключил лампу на своем столике, погрузив комнату в прохладную ночную полутьму.

За окном то и дело проезжали припозднившиеся машины, пуская по потолку косые блики от фар, сквозь полураскрытые шторы в комнату струилась ночная прохлада.

Как я себя чувствую? Вопрос хороший. Я прислушалась к своему телу. Болит ожог от сигареты на шее, хоть и смазан анти-ожоговой мазью. Болят синяки от ударов и пощечин. Грудь болит — пару раз схватили больно. На попе еще долго будут отпечатки пятерни этого, с выбритыми висками, ныне почившего.

Но, как это ни удивительно, все уже далеко не так плохо, как тогда — когда Ник посадил меня, всю трясущуюся и рыдающую, к себе в машину. Во всяком случае, есть надежда на то, что пройдет еще немного времени, и память о том, как меня чуть ни изнасиловали и убили, станет именно этим… памятью.

А насчет того, что Ник сегодня троих недочеловеков расстрелял в упор из личной Беретты с глушителем… Ну что ж…