Градуал - Кристофер Прист

Любая попытка исполнить этот наказ хотя бы частично уничтожит мою репутацию композитора навсегда.

Еще в конверте имелась моя старая фотография, где я был снят вместе с Алинной. Мы держались за руки и улыбались в камеру. Я хорошо помнил этот момент на свадьбе друга, в радостный день, полный неведения о будущем. Где раздобыли снимок эти люди?

Еще ниже лежала копия листочка, который мне зачитала генералиссима, ее моральные требования: избегать иронии, критики, тонкостей и так далее.

И банковский чек.

Я достал его, быстро убедился, что он означает именно то, что я и думал, и сунул обратно в конверт, подальше от чужих глаз. Эта вещь была не из тех, которые я хотел бы демонстрировать кому-нибудь в этом скромном кафе. Тридцать тысяч гульденов – целое состояние, достаточно денег, по всей вероятности, чтобы хватило мне на остаток жизни. Не то что я мог бы игнорировать. Равным образом я не мог его и принять из-за условий, которыми он был обставлен. Тошнотворная сумма – из-за того искушения, которое представляла, из-за всего, с чем была связана.

Все сводилось к одному: если я останусь в Эрресте, вообще в Глонде, мне конец. Я стану государственной принадлежностью, потеряю всякую самостоятельность как художник и человек. Я меченый. О моей жизни известно все. Они даже питали какие-то подозрения насчет Дианме! Я угодил в тиски людей, к которым питал омерзение и страх больший, чем перед кем-либо на свете.

Сидя там в постепенно сохнущей одежде, перед остывающим чаем, я понял, что у меня осталась единственная возможность свободы. Я должен бежать. Спрятаться. Найти безопасное место.

Допив чай, я завернулся поплотнее в куртку и вышел наружу. Дождь окончательно сменился густым снегом. Хотя стало холодней, зато по крайней мере не приходилось мокнуть.

Я пошел в банк, показал чек, и он был принят без комментариев. Я попросил, чтобы деньги перевели на мой уже существующий счет. Трансакция была заурядная, и даже сумма, похоже, не произвела никакого впечатления на проводившего ее клерка. Он сказал, что я получу доступ к деньгам спустя два рабочих дня. Я вернулся обратно в непогоду.

Станция метро находилась в двухстах метрах, и я поспешил туда. В кассовом зале я потопал ногами и потряс руками, сбрасывая с себя хлопья снега. От платформ внизу шел ободряющий поток теплого воздуха, несший запал электрических поездов, который невозможно с чем-либо спутать.

Все было здесь знакомым и реальным. Уж не вообразил ли я себе этот разговор с женщиной, правившей страной? Все случилось меньше часа назад, а уже казалось страшной выдумкой. Зал терминалов, где я стоял, был полон народа. Некоторые, как и я, прятались от непогоды, другие просто шли, направляясь на платформы внизу. С каждым порывом теплого воздуха из тоннелей на эскалаторе поднимались люди, приехавшие на поездах, и им приходилось проталкиваться сквозь густую толпу в билетном зале.

Оттуда, где я стоял, через головы соседей мне была видна улица – снегопад все усиливался, превращаясь в настоящую вьюгу. Такую погоду я хорошо знал, как, вероятно, и все остальные, кто был стиснут вместе со мной в кассовом зале: подобный снег, сухой и рассыпчатый, принесенный слишком холодным воздухом, чтобы растаять, мог продолжаться не один день.

Вновь я задумался, отказываться ли мне от запланированного похода в гавань – может быть, транспорт с войсками уже причалил? Я понимал, что ожидание на унылой и бесприютной пристани в такую погоду будет неприятным. Еще я знал, что снегопады вроде нынешнего нередко нарушают хождение наземных поездов, на которых мне предстоит добираться домой. Я стал склоняться к мысли, что стоит уехать и попытаться попасть домой, пока пурга совсем уж не разыгралась.

Я спустился к платформам. Если повернуть вправо от подножия эскалатора, любой поезд с этой стороны через две остановки доставит меня к вокзалу. Если поехать в другую сторону, можно добраться до станции метро в Квестиуре, расположенную недалеко от пристани, куда, вероятно, причалит транспорт.

Я еще немного поколебался, а потом слева подошел поезд и я, повинуясь мгновенному побуждению, повернул туда и сел на него.

Десять минут спустя я оказался на продутой ветром пристани, снег вокруг упорно валил и там, где из земли хоть что-то торчало, начал уже собираться в сугробы. Я знал, что меньше чем через час снег станет таким глубоким, что по нему трудно будет идти, а вскоре после этого наземные поезда начнут задерживать и отменять.

Не обнаружив ни следа корабля, ни пришвартованного, ни маневрирующего в бухте, я как можно быстрей двинулся на следующую пристань, пригибая лицо от снега. Стоило мне вынырнуть из-за опоры огромного рельсового крана, как я увидел большое темное судно, уже завершившее швартовку. Никакого названия или идентификационного номера не было видно. С борта на причал переброшено двое крытых сходней.

Десятки молодых людей текли по сходням вниз, клацая сапогами в гулком пространстве. Они появлялись наружу вереницей, сразу ныряя в снежный вихрь. Группы солдат в форме стояли у каждых сходней, быстро обхлопывая новоприбывших, стоило тем ступить на причал. Каждому приходилось поднять руки и повернуться на полный оборот. Затем его пропускали сквозь воротца металлодетектора. Пройдя эту процедуру, молодые люди опускали головы и, оскальзываясь, шли по обледеневшей пристани к расположенному напротив зданию без окон. Ни на одном не было формы – ни полевой, ни строевой. Большинство были одеты в простые куртки или шерстяные свитера, с обычными гражданскими штанами или брюками, и ни на одном не было шляпы.

Никто не остановил меня, пока я шел по причалу. Я направлялся к ближайшим из двух сходней, глядя на то, как люди продолжают с глухим топотом спускаться с корабля.

Оказавшись поблизости, я увидел, что все они куда моложе, чем мне показалось сначала, – юнцы, юноши, молодые люди. Не будь они со всей очевидностью военнослужащими, вернувшимися с боевых действий, я бы назвал большинство из них мальчишками.

Пригнув голову от ветра, я подошел к группе солдат, поджидавших у сходней.

– Это 286-й батальон? – прокричал я сквозь шумы корабля, пристани, сквозь вой ветра и топот ног молодых солдат. Снежинки залетели мне в рот, и я, выплюнув их, помотал головой.

Один из солдат меня услышал и полуобернулся. На его верхнюю губу и брови налип снег. Лицо его посерело и стало невыразительным от холода и работы, которую ему приходилось выполнять. Он ткнул пальцем в сторону стоявшего рядом с ним переносного флагштока: наверху развевался военный штандарт, частично заляпанный старой грязью и свежим снегом. На желтом, некогда ярко-желтом фоне я смог разобрать белые вышитые цифры «286».

– Это солдаты? – спросил я, чувствуя себя глупо, оттого что вынужден задать этот вопрос. Молодые люди тянулись мимо меня, не поднимая взглядов и пытаясь защитить глаза и головы от вихрящихся снежных хлопьев.

– Здесь с ними говорить нельзя, – сказал солдат. – Если вы отец, то можете встретиться с вашим сыном в приемном зале, там для этого все устроено. Женский состав демобилизованных из 286-го прибудет завтра.