Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Меня мучили угрызения совести. Действительно ли я все сделала, все испробовала? Разве не могла я подавить эту свою неугомонность и недовольство, это любопытство, которое терзало мой ум? А хотела ли я этого на самом деле? Эти проблемы были слишком велики, чтобы я могла их решить в одиночку; я оставалась одна, неизменно одна в своей тревоге и сомнениях.

Однообразие повседневной жизни вновь вступило в свои права, оно душило меня. Я подчинялась, но нервы мои восставали.

Той весной в Стокгольме проводились Олимпийские игры, и Дмитрий, который должен был принимать участие в конных соревнованиях, приехал со своими лошадьми и конюхами и остановился у меня в Оукхилле. Когда игры начались, мы целые дни проводили на стадионе, великолепном сооружении, построенном по такому случаю. Российские участники, за исключением финской группы, не отличились ни в чем, и офицеры, хоть и все были хорошими наездниками, не завоевали никаких призов. С моим братом все обстояло благополучно, но один из его товарищей неудачно упал.

В течение двух месяцев, что длились Игры, проходило много неофициальных торжеств и вечеринок. А так как со мной был Дмитрий, Стокгольм показался мне совсем другим. И тем большую пустоту я ощутила, когда Игры закончились.

Дмитрий вернулся в Россию. Все наши гости и их поклонники разъехались по всем уголкам земли. Принц ушел в море на крейсере. Я осталась в Оукхилле; иногда ненадолго выезжала в Стенхаммер или навещала родителей мужа в их имении.

В конце осени я взяла своего сына с собой в Париж проведать моего отца, чье положение теперь некоторым образом изменилось. Император не только позвал его назад в Россию, чтобы тот смог присутствовать на принятии Дмитрием присяги и увидеть его отъезд в полк, но и отменил изгнание моего отца по этому же случаю. Я застала его вместе с женой, радостно строящими планы постройки дома в царскосельском имении, резиденции царей. Их сын, мой единокровный брат, уже был отправлен в Санкт-Петербург и поступил в Пажеский корпус, в военное училище.

Я решилась открыться отцу и рассказать ему обо всех своих трудностях. Он терпеливо слушал, но был решительно против идеи развода. По его мнению, не говоря уже о всех моральных и политических аспектах этого дела, я была еще слишком молода, чтобы остаться одна в мире, и моя мачеха поддерживала его в этом мнении.

Я должна была вернуться в Швецию на Рождество, но внезапно мне пришла телеграмма от короля с повелением ехать в Италию и присоединиться к королеве на острове Капри.

В течение некоторого времени королева вела жизнь больного человека, а так как она не выносила холодной погоды, всегда проводила зимние месяцы там. Теперь она чувствовала себя хуже, чем обычно, и нуждалась в дружеском общении.

Я доверила своего сына заботам наследной принцессы, которая проезжала через Париж, и выехала в Италию с двумя Рудебеками (которые, кстати, не состояли в родстве). Через несколько дней мы пересекли Неаполитанский залив и высадились на Капри. Вилла королевы была на возвышенной части острова; сюда я и приехала.

Кроме фрейлины и управляющего, живших на вилле, с ней был ее доктор. Доктор М., которого я до этого не видела, был человеком, о котором много говорили в Швеции. Хоть он и был шведом по рождению, он редко ездил туда. На Капри у него в собственности были две виллы, в одной из которых он жил весьма уединенно, ежедневно навещая королеву. Он пришел к чаю на следующий день после моего приезда и приобрел привычку приходить постоянно во второй половине дня приблизительно на час для музыкальных упражнений. Королева была талантливой пианисткой; она аккомпанировала нам с доктором, когда мы пели. Доктор М. был мужчиной средних лет. Он носил небольшую бородку, которая, как и его волосы, была почти белая, и всегда прятал глаза за синими очками. Он сказал, что практически слеп, но когда я лучше узнала его, заметила, что даже линзы очков не могли скрыть силу его взгляда, который имел остроту лезвия и совершенную ясность.

Он прилагал явные усилия к тому, чтобы завоевать мое доверие, что было ему совсем не трудно. Он водил меня гулять и показывал прекрасные виды острова, которые любил. Человек большого ума, он обладал глубоким пониманием людских характеров. Я еще ни разу не встречала человека, который разговаривал бы со мной так, как он. Уединенный образ жизни очень многому научил его, и он разъяснял мне значение многого из того, что я прочитала из истории или наблюдала в природе и в человеческом характере, но никогда по-настоящему не понимала. Я навещала доктора на его вилле, которая представляла собой бывшую башню, построенную во времена сарацин. Он жил как отшельник, глубоко погруженный в размышления и созерцание этих уединенных мест.

Немногочисленные комнаты его башни были обставлены просто, но каждый предмет был редок и ценен. Вечером, когда темнело, зажигались серебряные, с гравировкой, римские масляные светильники. Не было ни одной негармоничной ноты во всем этом необычном доме. Все занимало свое место: от серебряных ламп до пирожных с фруктами, приготовленных старой крестьянкой, и любопытной кухонной утвари.

Умно, тактично доктор М. расспрашивал меня о моей жизни. Я полностью доверилась ему. Я рассказала о своем детстве, воспитании и замужестве, о печалях и разочарованиях, которые жизнь до сих пор приносила мне, о своем одиночестве, о своих самых глубоких личных проблемах. Я разговаривала с ним также о своих трудностях в поиске цели в жизни и о сомнительном состоянии своего здоровья, что, по моему мнению, было результатом моих волнений, самобичевания и уныния. Он терпеливо слушал, но именно мое здоровье, казалось, по-настоящему интересует его. Он много расспрашивал меня о моих детских болезнях и о моей наследственности. И по сей день я не знаю, какие выводы он сделал. То, что он сказал мне внезапно, почти резко, было следующее: у меня есть признаки болезни почек, и жизнь в холодном климате может быть вредной для меня.

Он предложил королеве написать своему мужу, что более длительное пребывание на Капри будет полезно для моего здоровья, и хотя я, как и планировала, вернусь в Швецию на Новый год, мне следовало бы вернуться на Капри сразу же после него. Королева так и сделала, и я уехала в Стокгольм с чувством, что в лице доктора М. я обрела друга и, может быть, нового и могущественного союзника.

В Швеции зимние виды спорта захватили, почти опьянили меня, и мои хвори, реальные или выдуманные, были на некоторое время забыты. Моя невестка организовала хоккейные команды из женщин, и мы играли на льду почти целый день.

В феврале король поехал, как обычно, в отпуск на Капри и взял меня с собой. Все было устроено так, что я должна была ехать без сопровождающих лиц. Король погостил на Капри всего несколько дней, а затем уехал в Ниццу. Я осталась одна на королевской вилле по-прежнему без всякого окружения.

Я никогда раньше не жила в таком глубоком уединении: ни звуки из внешнего мира, ни единая душа не проникали в это убежище. Остальной мир просто не существовал для нас. Мы вернулись к прежним привычкам; доктор и я пели под аккомпанемент королевы, возобновили наши прогулки и бесконечные споры. Но теперь отношение доктора ко мне переменилось: его мягкость исчезла, он стал чрезвычайно строг, обвинял в легкомыслии и непостоянстве и упрекал меня в том, что моя жизнь бесполезна и пуста.