Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Тем летом я впервые со времени своего замужества поехала в Россию и взяла с собой сына, которому было еще несколько месяцев от роду, чтобы показать его своим родственникам и друзьям. Сначала я остановилась в Петергофе, куда меня пригласили император и императрица, а затем отправилась в Москву навестить тетю.

Этот последний визит был очень тягостным для меня. Я поехала в Николаевский дворец; тетя там больше не жила, и только несколько комнат в нем содержались для ее личного пользования. Ее свита сильно поредела, а многие из старых слуг были уволены. Мои собственные комнаты были уже непригодны для жилья. Куда бы я ни бросила взгляд, везде видела печаль, запущенность, беспорядок. И это там, где когда-то жизнь была распланирована и регламентирована до последней детали.

Тетя жила в проектируемой ею обители, чтобы было удобнее руководить строительством большой часовни, больницы и другими новыми постройками. У нее была задача, по своим целям схожая с деятельностью диаконис в раннем христианстве. Вместо того чтобы жить в одиночестве, в уединенных размышлениях, моя тетя планировала для своего ордена активную деятельность: организовать работу сиделок, благотворительность. Эта идея была так чужда российскому характеру, что вызывала удивление у людей и упорное противодействие со стороны высшего духовенства. Для себя и своих монахинь тетя придумала очень простую, строгую и красивую одежду – и это вызвало нарекания. Казалось, все смеются над ней. Но ничто не могло лишить ее уверенности в своей правоте. Она так или иначе нашла в себе мужество разрушить рамки ее жесткого «положения», отведенного ей по рождению и воспитанию. Я заметила, что, эмансипировавшись, тетя лучше стала понимать людей и смогла привести свою жизнь в соответствие с реальным миром. Приблизившись к невзгодам и даже порокам людей, она проникла в скрытые причины, которыми движим мир, она все поняла, все простила и возвысилась. Но осталась верна своей прежней привычке молчать, никогда не поверять мне свои планы и рассказывать о трудностях. Я черпала какую-то информацию из других источников и, так как у меня не было привычки задавать вопросы, ощущала многое интуитивно.

В Москве, куда я рвалась всем сердцем, как к себе домой, происшедшие перемены показали мне, что я как будто не знаю этого города. Ко мне так и не вернулось мое прежнее отношение к ней, и я возвратилась в Швецию с чувством непоправимой утраты.

Ту зиму мы тоже провели во дворце, в угрюмых апартаментах, увешанных гобеленами. Строительство нашего дома продвигалось, и нам надо было думать о его меблировке. Я пригласила придворного казначея и спросила его, сколько денег имеется в моем распоряжении для этой цели. Он спокойно сообщил, что все расчеты уже давно превышены и суммы, внесенной моей тетей, будет достаточно только для того, чтобы закончить строительство. Так как по условиям моего брачного контракта я сама должна была нести все расходы по нашему домашнему хозяйству, мне не хотелось начинать тратить свой капитал, но была вынуждена сделать это, а также прибегнуть в какой-то степени к щедрости моего отца, который сделал мне большой подарок на Рождество.

Материальная сторона нашего альянса была с самого начала плохо урегулирована и моей тетей, и русским двором. Из-за недопонимания и упущений, вызванных отчасти небрежностью некоторых чиновников при дворе, я лишилась важных привилегий, давно установленных по традиции, и оказалась втянутой в многочисленные неприятности, связанные с имуществом дяди, из которого тетя Элла пользовалась только процентами, а наследницей была я. Все это исправлять теперь было поздно. Тетя с ее обычным пренебрежением к материальной стороне жизни растратила много ценностей, которыми на самом деле не имела права распоряжаться без моего согласия. Брачный контракт был составлен и подписан министрами обеих стран и скреплен государственными печатями. Ничего нельзя было исправить.

Мои деньги находились в России. Сначала мне платили проценты через атташе русской дипломатической миссии, который выступал в роли моего личного секретаря в российских делах и следил за моей перепиской на этом языке. Позднее, так как атташе в русской миссии часто менялись, было решено выплачивать мне деньги через придворного казначея, который контролировал мои хозяйственные счета. Мы были должны содержать большой дом, и все мои деньги уходили на это, так что у меня практически ничего не оставалось на личные расходы. Когда я ездила, например, в Париж, я не могла купить себе одежду в лучших модельных домах – я покупала готовое платье в «Галери-Лафайетт» и носила туфли фабричного производства.

Это не казалось мне странным. Я была очень непритязательна, слишком непритязательна, когда мне доводилось об этом подумать, а что касается ценности денег, была абсолютно несведуща, так что мне никогда не приходило в голову ни жалеть себя, ни протестовать.

Правда, иногда я все же желала иметь больше лошадей и чтобы они были лучше. Моих средств, казалось, никогда не было достаточно, чтобы содержать более трех-четырех лошадей одновременно. Да и те, что у меня были, оставляли желать лучшего.

В плане общественной жизни зима была веселой. Развлечения, приемы и вечеринки так быстро следовали одни за другими, что король только неодобрительно качал головой. В разговоре с моим мужем он резко отозвался о нашем образе жизни, но меня никогда не попрекал и всегда был очень добр. В его лице я имела настоящего друга – и имею до сих пор, несмотря на все, что произошло с тех пор.

Мой веселый нрав, сдержать который не мог никакой этикет, забавлял его. С ним я всегда чувствовала себя легко. Мы пользовались взаимным доверием. Иногда он брал меня на охоту на лося, где я бывала единственной женщиной. Во время путешествий на поезде в его личном вагоне я играла в бридж с седобородым пожилым господином и радовалась, когда выигрывала несколько крон. Зимой я каждый день играла с королем в теннис на отличных закрытых кортах Стокгольма.

Короче говоря, мой свекор испортил меня, и мы с ним были такими добрыми друзьями, что я не могла удержаться, чтобы иной раз не разыграть его. Это иногда попадало в газеты, даже в несколько искаженном виде, но он всегда воспринимал подобные шутки без обиды.

Например, однажды зимой, когда мы ехали в специальном поезде из нескольких вагонов, чтобы покататься на лыжах в Далекарлии, я придумала переодеться пожилой дамой и подарить королю, который играл в бридж в головном вагоне, цветы. План был с восторгом одобрен моим окружением, и я приступила к гриму. У нас не было никакой косметики и очень мало пудры. Я нарисовала морщины жженой пробкой, а щеки натерла кусочками свеклы, спрятала глаза за темными очками и покрыла голову большой шерстяной шалью. Затем попросила у одной горничной плащ на меховой подкладке и надела его, вывернув наизнанку. Все было готово. Вагоновожатый остановил поезд на первой станции, и я сошла, неся три увядающих тюльпана, завернутые в кусок газеты. Один из адъютантов, посвященный в мистификацию, сообщил королю о желании пожилой женщины засвидетельствовать ему свое почтение. Меня повели к нему. Когда я вошла в вагон, он встал и сделал мне навстречу несколько шагов. Я отдала ему цветы, пробормотав несколько слов дрожащим голосом.