Витающие в облаках - Кейт Аткинсон

Боб хмурился, глядя на ксерокопию, которую, видимо, получил на семинаре. Он принялся меня допрашивать:

— Ты когда-нибудь слыхала про правила вывода логики второго порядка?

— Нет.

— Закон исключенного третьего?

— Это звучит как название оперетты Гилберта и Салливана.

— Это значит «нет»?

— Да.

Он с сомнением посмотрел на меня:

— Одноместные предикаты?

— Нет.

— Гипотетические силлогизмы?

— Не то чтобы.

— Не то чтобы? — повторил Боб. — Что это должно означать?

— Ну хорошо, тогда нет.

— Закон идемпотентности?

— Ну…

— Да или нет?

— Нет, — раздраженно сказала я, — хватит уже, скучно.

— Не может быть. Сведение к абсурду?

— Каждый день!

Он помахал у меня перед лицом пачкой задач с прошлых экзаменов и сказал:

— Слушай, какая фигня, ты просто не поверишь.

Слово «фигня» у Боба служило универсальным обозначением чего угодно. Он принялся громовым голосом зачитывать мне экзаменационную задачу:

Боб мотал головой с таким же недоверием, какое охватило его, когда он узнал про рыбоводческие фермы.

— Ух ты, кто вообще всю эту фигню выдумывает? Что они курят?

Мы, конечно, уже вышли из лифта — чтобы проехать два этажа вниз, достаточно одного предложения. Потом нам понадобился довольно длинный параграф, чтобы добраться до помещения студсовета, где из музыкального автомата без устали гремела песня «Американский пирог». Я стала потчевать Боба пирогом (шотландским) и фасолью в томате, пытаясь подбодрить его. За соседним столом спала Терри. На ней был длинный плащ и черные сапожки на каблучке, с мерлушковыми отворотами, а в бесчувственной руке она сжимала побитый молью черный кружевной зонтик. Она выглядела как типичная жертва Джека-потрошителя. Я попросила Боба передать ей, что мы встречаемся в два часа в Башне, и он остался играть в настольный футбол, а я пошла на заседание группы по борьбе за раскрепощение женщин.

— Кто вас закрепостил, вот этого я не могу понять, — сказал Боб, закатив глаза.

— Прежде чем мы сможем разработать подробный план практических мер, мы должны усвоить идеологию, которая лежит в основе революционного сознания… — Шерон прервала монолог, чтобы сообщить мне, что я опоздала.

— Ну и?..

Шерон недавно объявила, что единственно возможный путь для женщин — сепаратизм, а из этого, по ее словам, логически вытекало, что мы все должны стать лесбиянками. Шерон, правда, не нашла желающих разделить с ней эту теорию, не говоря уже о практике, хотя Филиппа предложила свою кандидатуру («Ну что ж, я готова попробовать»), словно мы обсуждали новое правило игры в лакросс.

Шерон пронзила меня злобным взглядом и с жаром продолжила:

— Корень проблемы — в подчинении и угнетении женщин при капитализме. Мы все знаем, что мужская гегемония ведет к угнетению женщин и вытеснению их на вторые роли.

Кара горячо закивала, не поднимая глаз от вышивки гладью, над которой сейчас работала.

— Кто такая Кара? — спрашивает Нора.

— Ты ее проспала.

Протея извлекли из корзинки а-ля Моисей, и сейчас его качала на коленке Оливия. От него пахло кислым молоком, он пускал слюни, как собака, и уже обслюнявил ей все бархатное платье. Оливия безрассудно, цинично или рискованно — в этой ситуации подошло бы почти любое наречие — села рядом с Шейлой, женой-домохозяйкой Роджера Оззера. Шейла понятия не имела, что Роджер встречается с Оливией, — для всех остальных членов группы это добавляло собраниям некоторую пикантность. Шерон, прежде чем податься в лесбиянки-сепаратистки, тоже успела побывать в любовницах у Роджера — об этой связи Шейла знала, и это добавляло собраниям еще большую пикантность.

От Оливии пахло духами «Мисс Диор», а от Шейлы — ароматом «Младенец», состоящим из запахов дезинфекции, створоженного молока и рвоты. Новенький Оззер сейчас ждал в коридоре, в подержанной коляске «Серебряный крест», тяжелой и прочной, как танк.

— Энгельс говорит, что эмансипация женщин невозможна, пока они исключены из производительной работы общественного характера…

Я чувствовала себя как на семинаре у Арчи, с той лишь разницей, что Шерон можно было приказать заткнуться, когда она начинала чересчур надоедать.

— Значит, ты считаешь, что домохозяйки не участвуют в производительной работе общественного характера? — взвилась Шейла.

Протей повернул голову и удивленно посмотрел на нее.

— Понимаешь, Шейла, — осторожно начала Шерон, — в обществе, правила которого определяют белые западные мужчины, находящиеся у власти…

— Именно, — сказала Кара.

Тут в комнату ворвалась Филиппа, волоча гору студенческих работ и мешок опилок для хомяка и громко извиняясь за опоздание:

— Я учила декартов круг с первокурсниками.

Это прозвучало словно экзотический европейский народный танец или забытая пьеса Брехта.

— Мы говорили о том, что домашний труд — проявление гендерного империализма, — напомнила Шерон.

— Это ты об этом говорила, — резко сказала Шейла.

По-моему, наши собрания сильно выиграли бы от присутствия нескольких мужчин. При виде Филиппы я вспомнила о Фердинанде. Интересно, проснулся ли он? Может, у меня получится выкроить время зайти к Маккью и наткнуться на него как бы случайно.

От этих приятных мыслей меня отвлекло открытие: оказывается, соски́ Шерон, как глаза на иных портретах, обладали необъяснимым умением следовать за зрителем по комнате. Этот факт был из тех, которые, раз заметив, невозможно перестать замечать. К несчастью.