Витающие в облаках - Кейт Аткинсон

Я выставляю на стол чашки и блюдца — «споуд», старый, надколотый. Мы пьем пустой чай — белить его нечем: нет у нас ни коровы, ни рыжей курочки, ни даже пчелки-хлопотуньи.

Мы сидим и пьем чай на кухне, за столом, где когда-то сидели недовольные своей участью слуги. Жить в этом доме — все равно что в музее-заповеднике: мы — костюмированные актеры в «действующей кухне, ок. 1890». Только смотреть на нас некому. Во всяком случае, мы на это надеемся.

— Твоя история в конце концов приведет к чему-нибудь? — спрашивает Нора, глядя в себе в чашку — словно гадая по чайной гуще.

— В конце концов — сюда. Ты же знаешь.

— Очень уж окольными путями она ведет.

— Ну, карты-то у меня нет. Если ты думаешь, что у тебя получится лучше, расскажи мне про Дугласа.

— Про кого?

— Про твоего брата.

Нора закрывает глаза, набирает воздуху и начинает:

— Не забывай, это было задолго до того, как я родилась, так что мне придется дать волю воображению. Начиналось все хорошо. Дональд Стюарт-Мюррей владел домом на Итон-сквер, еще одним — в Новом городе, в Эдинбурге, и бесконечными унаследованными от предков пастбищами к северу от границы. Сердцем его земель была долина, где располагалось родовое имение, Гленкиттри. Кровь Стюартов-Мюрреев неразрывно слилась с кровью шотландских (а следовательно, и английских) королей и королев. Дональд женился на третьей дочери английского графа — некрасивой, пугливой девушке, семья которой была рада сбыть ее с рук. На свадьбу невесту украсили фамильными бриллиантами немалых размеров — приданое, призванное смягчить отсутствие аристократических черт у невесты, — и, когда она шла к алтарю, свадебные гости восхищенно вздыхали, и юная невеста (ее звали Евангелина) краснела от радости, думая, что они оценили ее попытки чуточку прихорошиться.

Евангелина скоро забеременела и в течение первого десятилетия брака отважно рожала каждые два года. Итого у нее и Дональда было пятеро детей: три мальчика (Дуглас, Торкил и Мердо) и две девочки. Первую из них, Гонорию, уронила на голову из окна второго этажа особняка на Итон-сквер нянька, которую впоследствии признали душевнобольной. Гонорию это падение не то чтобы убило, но живой ее тоже нельзя было назвать, и после нескольких месяцев, в течение которых мать самоотверженно ухаживала за дочерью, Гонория наконец перестала цепляться за жизнь и умерла.

Вторая дочь, Элспет, вскоре последовала за ней, заболев дифтеритом в возрасте одного года.

— Наверно, малютке Гонории было одиноко на небесах, и она позвала сестричку к себе, — говорила Евангелина.

Для Дональда эти слова были чересчур сентиментальны. По правде сказать, он был не слишком хорошим человеком. Грубый, резкий, он отгораживался от всяких чувств, считая их уделом женщин, детей и слабоумных идиотов.

Евангелина, всегда страдавшая душевной неустойчивостью, погрузилась во вселенскую скорбь. Она была уверена, что судьба отнимет у нее и остальных детей, одного за другим (и не ошибалась). В конце концов Дональд уступил ее настойчивым мольбам и согласился воспитывать оставшихся детей в Шотландии, вдали от опасностей столицы.

Дом — «Лесная гавань» в Керктон-оф-Крейги, в родовой долине, — был не слишком уютен. Построенный при Родерике, отце Дональда, из местного камня и украшенный альпийскими треугольными фронтонами, он, по сути, мало чем отличался от викторианской охотничьей сторожки. Дом был холодный, и поколениям экономок и слуг так и не удалось его согреть. Дональд, однако, остался вполне доволен переездом, ибо теперь мог проводить свои дни за охотой, рыбалкой и вообще уничтожением всего, что летало и плавало в его орошаемых дождем владениях.

Евангелина прилагала все усилия, чтобы ее сыновья выжили, — кормила их овсянкой, картошкой и вареной курицей и держала подальше от болезней, разврата и нянек. Особую бдительность ей приходилось проявлять в отношении воды, что угрожала на каждом шагу. Река Киттри протекала менее чем в ста ярдах от дома, и к тому же по приказу Родерика часть ее отвели, создав небольшое искусственное озеро. Туда запустили множество мальков форели и одного случайного щуренка, что вырос в огромную легендарную щуку, пожирающую своих соседей. Всю оставшуюся жизнь Родерик пытался эту щуку поймать.

Всех мальчиков в качестве меры предосторожности научили плавать, а также заставляли регулярно ходить в пешие походы, претерпевать бодрящий отдых в семейном доме на острове…

— То есть тут?

— Да, не перебивай….и спать не меньше десяти часов в сутки, причем с открытыми окнами — даже зимой, так что мальчиков иногда будил падающий на лицо снег. К началу отроческого возраста они обладали отменным здоровьем, крепкими зубами, прямыми костями, хорошими манерами и чистоплотностью и были, по всеобщему мнению, счастьем своей матери и украшением своей страны.

Когда мальчики уезжали учиться в школу в Гленалмонд, Евангелина еженедельно писала каждому из них по письму, заклиная хорошо кушать, избегать нездоровых мыслей и беречься воды, острых предметов и обитателей лазарета.

Когда объявили войну и фрицы стали напрашиваться на взбучку, Дуглас записался одним из первых, желая показать врагам, где раки зимуют. Феодальная верность еще жила в душе обитателей этой части Шотландии, и примеру Дугласа последовали многие сыновья арендаторов из долины. Через три месяца отправился во Францию и Торкил, а потом и Мердо решил поучаствовать в общем приключении. Хотя мама воспитала его правдивым мальчиком, он поклялся вербовщику, что ему восемнадцать лет (на самом деле ему было пятнадцать) и он горит желанием бить врага. Вербовщик, заговорщически подмигнув, внес его в список.

Погибли они в порядке, обратном рождению. Мердо пал при Монсе, аккуратно обезглавленный снарядом. Через полгода Торкил утонул в грязи на ничейной земле. Дональду и Евангелине сообщили не сразу — командир Торкила надеялся, что тот в конце концов отыщется, но через несколько недель стало ясно, что его богатые кальцием кости будут теперь незримо удобрять чужую землю.

Через год Дугласа по ошибке убили свои. После того как пуля вошла ему в мозг, он жил еще несколько минут. Тут как раз пошел снег, и Дугласу казалось, что он лежит в кровати у себя в спальне и снежинки задувает в окно ветром с холмов, а братья спокойно спят в соседних комнатах (в каком-то смысле так оно и было) и снится им будущая жизнь. Видно, малютка Гонория решила собрать полный комплект товарищей по играм.

Евангелина и Дональд звали погибших сыновей «мальчики», словно те были единым целым, а не отдельными личностями, которыми так толком и не успели стать. Дональд утешался, представляя себя Авраамом, призванным принести сыновей в жертву на алтарь любви к Родине. Евангелина долго втайне лелеяла надежду, что второй сын вовсе не утонул в грязи — что он дезертировал (она никогда не была особенной патриоткой) и в один прекрасный день подойдет к дому по длинной подъездной дорожке, усаженной рододендронами, такой же задорный, как при жизни. Время притупило эту надежду, и когда заключили мир, а Торкил так и не появился, Евангелина решила, что теперь он вряд ли придет, пошла в стиральную комнату и повесилась на бельевой веревке на торчащем из стены крюке, чье назначение всегда было неясным, но теперь полностью прояснилось. Конец.