Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

— Кто женится скоро, у того редко бывает в дому споро.

— Ну, коли ты считаешь «скоро», можно и погодить.

Никита Романович не сомневался, что оженит сына на дочке Ивана Шестова. Но он знал также, что любая задумка, любое дело должны перебродить на дрожжах.

— Можно и погодить, — повторил он, — токмо стар я уже и сед, чтобы долго ждать. Сколько же ещё? Али тебе невдомёк, что и мать в тоске живёт: не чает, бедная, внуков дождаться.

Никита Романович видел, что задел чувствительное место сына: он любил мать более отца. Но чуял Никита Романович, что в сердце Фёдора не отзвенела старая струна. Коли кто полюбится, то и ум отступится. Былые тропки не скоро быльём порастают!

Женитьба царевича на Елене Шереметевой, однако, состоялась. Сославшись на нездоровье, Фёдор не был на ней. Он и в самом деле занемог. Никита Романович не на шутку испугался за сына. Но недуг так же быстро сошёл с Фёдора, как и налетел на него.

У Никиты Романовича появилась надежда переломить упрямство сына. Поехали они как-то охотиться на лося. С ними были только двое стременных. Сидели возле костра над рекой. На гладкой поверхности воды ярко отражались огни костра. По небу тянулась стая журавлей, за ней вторая, третья... Небо враз посерело от птиц, а воздух наполнился прощальным курлыканьем. Фёдор был особенно задумчив. Раза два взглянул на небо и снова уставился в костёр.

— Видел?

— Что? — не понял Фёдор.

— Журавлей... Всегда клином летят и ни разу не собьются. И не оглянутся назад, токмо курлычут печально.

— Ну, так...

— Люблю на небо смотреть, когда журавли летят. Доброе предзнаменование человеку они дают.

— Какое предзнаменование?

— А такое, что ежели человек мнит себя токмо в минувшем, он отпадает от Бога. Господь полагает силу и благодать в дне грядущем.

— Ты ошибаешься, отец. Для меня Елена Ивановна Шереметева — не минувшее...

— Ну, не рад, что заговорил, имя её назвал. Но я скажу, что всё это в тебе пустые мечтания... Поверь мне, сын, ибо я на свете и пожил много и всего насмотрелся. Так вот что я скажу тебе ещё. Любовь — это когда девка бывает с тобой счастливой. А ежели она не познала с тобой счастья — какая тут любовь? Один морок и опять же пустые мечтания. Твоя настырность приносит Елене лишь страдания.

Фёдор озадаченно молчал. Он смутно чувствовал правоту слов отца. Елена действительно не была с ним счастливой. Встречи с ним пугали её, она всё чего-то боялась. Но он не хотел соглашаться с отцом. Разве он не любил Елену? Фёдор представил себе её кроткое лицо, любящий взор. Они оба страдают, и оба несчастны. Но разве в том их вина?

— Я к тому говорю, — продолжал Никита Романович, — что не судьба была тебе любиться с ней. Правду в народе говорят: «Кому на ком жениться, тот в того и родится». Я много на своём веку перевидал девок и баб и скажу тебе: суженую и на коне не объедешь.

— Суженую? А как же любовь? Или всё начинается без любви?

Этот вопрос несколько смутил Никиту Романовича. Он помедлил с ответом, произнёс неопределённо:

— Бывает и так...

И, словно спохватившись, что выдал сыну ранее никому не выговоренное, он сказал как о деле решённом:

— Однако суженого, как и суженую, на коне не объедешь!

Фёдору стало больно. Каждое слово язвило ему душу. Вспомнилось вдруг, как боярыня Шереметева сказала ему: «Очи у тебя соколиные и брови соболиные, но ты не наш сокол». Преодолевая в себе эту боль, Фёдор ответил отцу:

— Не торопи меня, батюшка... Дай мне срок самому решить.

Горем, нежданным была для семьи Захарьиных смерть Евдокии Александровны, хотя в последние годы она часто болела. Всем казалось, что беда случилась как-то вдруг. Домочадцы ходили как потерянные, среди челяди начались настроения всякие и досады многие. Накануне похорон к подворью Захарьиных стеклись люди. Народу было множество, московских и приезжих из уездов. В боярском доме и на подворье ставилось немало поминальных столов. А так как погребение, согласно церковному чину, было к ночи, то силу взяли люди разбойные и делали всё по своей воле. На улицах грабили и убивали. Опасные людишки содеяли много зла и на подворье Захарьиных. Сыскались убитые, изувеченные, были разграблены подвалы с винами и запасами зерна.

Как говорится, беда не приходит одна. Смерть супруги Никиты Романовича была лишь предвестием печального конца его жизни. И не раз скажет он, мысленно обращаясь к покойной жене: «Ох, матушка моя, кому-то радость, а нам одно лихо».

На плечи Никиты Романовича сразу легли все заботы о взрослых детях. Дочь Анастасию он без особых хлопот выдал замуж за князя Лыкова-Оболенского. А с сыновьями было полное неустройство. Невест для них было труднее приискать, чем жениха для дочери, да и жениться не хотели, точно бирюки, попрятались в усадьбе. Все — в покойную матку-нелюдимку. А сын Александр начал ещё и поучать отца: «Семейные люди, батюшка, созревают втайне». Никита Романович нет-нет да и подумывал о том, чтобы жениться самому... Как ему, больному и старому, доживать свою жизнь одному?

Но пока он думал да гадал, как обустроить свою жизнь, случилось событие, с которым историки станут связывать грядущие перемены в государственной жизни Руси. Состоялась свадьба царевича Фёдора и сестры Бориса Годунова — Ирины Фёдоровны. Новые узлы завязались в личных судьбах людей, а более всего — в жизни Захарьиных-Романовых, спустя несколько лет после этой свадьбы. Новой болью отозвалось минувшее. Но кто тогда мог это предвидеть! Недаром говорится: «Голос судьбы подсказывает тихо».

Не простая то была свадьба. Не случайно её будут называть потаённой. Царь взял к себе во дворец Бориса и сестру его Ирину ещё малолетними и питал от своего стола. Ирину он предназначал в невесты своему сыну, и когда настало время свадьбы, она прошла без торжественного свадебного пира, без соблюдения всех свадебных обрядов, как бы утайкой. Позже станут говорить, что такова была воля Бориса Годунова.

И это было похоже на истину. Годунов был человеком суеверным. Он так дорожил этой свадьбой, с которой связывал свои виды на будущее, что пуще всего опасался сглаза, и, значит, чем меньше будет на свадьбе людей, тем безопаснее. Известно также, что он избегал досужих разговоров и старался как можно меньше привлекать внимания к собственной особе. И это тоже не без основания, ибо Годунов в короткий срок проделал немыслимо быструю карьеру. Ещё в 1570 году он исполнял должность рынды, не сулившую как будто особенных успехов, так как для рынды требовалась лишь красивая внешность. Но в 1577 году Годунов уже кравчий, в особом приближении у царя, как лицо, ответственное за его стол. А в 1580 году он стал боярином. Случай исключительный: служилое лицо получило боярство, минуя окольничество. Этого безуспешно добивался Малюта Скуратов, не говоря уже о людях, менее значительных при дворе.