Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Он понимал, что трудно будет ему одолеть упорство отца. Он сам надумал завести новую семью, да неудобно старому жениться раньше сына.

Никогда ещё Фёдор не чувствовал себя столь одиноким, как в эти дни. Он начал скучать по царевичу, часто приходили на память счастливые часы, проведённые с ним на охоте. Даже с братом Александром не был он в таком единомыслии, как с царевичем. Его уже не удивляло, что даже по Елене он не тосковал так, как по брательнику Ивану. Что ж, коли не судьба сойтись вместе на веки вечные... Иван — иное дело.

И Фёдор стал подстерегать случай повидаться с царевичем наедине.

После Новгорода в жизни Фёдора наступила мрачная полоса. Неожиданно умерла его мать, которую он особенно любил и которой был обязан духовностью и аристократическим воспитанием. Будучи из рода князей Суздальских-Шуйских, Евдокия Александровна внушила сыну высокие понятия о чести и достоинстве древних княжеских родов.

Чтобы легче было перенести горе, Фёдор поехал в Москву, где занялся чтением книг, на которые указала ему мать. Кроме того, он опасался, что отец станет понуждать его к женитьбе, о чём было говорено до смерти матушки.

Но события развивались по иному руслу: отец по окончании срока траура решил жениться сам.

После свадьбы, сыгранной скромно, в узком домашнем кругу, в доме Захарьиных появилась новая хозяйка — Дарья Головина. Это была пышнотелая, русоголовая, большеглазая женщина, довольно пригожая собой. Выбор Никиты Романовича определился, очевидно, богатством невесты и знатностью её рода.

Фёдору не понравилась мачеха. Она была полной противоположностью покойной матушке, разбитная, говорливая, общительная. В доме Захарьиных, некогда строго патриархальном, появилась шумная родня мачехи. Приходили какие-то люди, за порядком следили новые слуги. Мачеха затеяла заново обить стены в доме.

Фёдор повесил на двери своей комнаты замок, опасаясь непрошеных гостей. Сам он часами не бывал дома. Часто гостил у своих родственников, к чему прежде был не склонен. Отец строго поглядывал на него, словно хотел сказать: «Пора тебе, мой старший сын, жениться. За тобой и остальные станут склоняться, чтобы зажить собственным домом». Никита Романович не только думал об этом, но и действовал: на обширной усадьбе Захарьиных строились новые хоромы.

Никита Романович что-то обдумывал. Однажды он позвал Фёдора в конюшню. В руках у него была уздечка.

— Вот подарок соседа нашего Ивана Васильевича Шестова.

Фёдор знал толк в лошадиной сбруе. Это была сборная упряжная узда, явно иноземная. Ремни покрыты узорчатой отделкой, нащечные ремни, налобник и намордник мягче и шире обычных. Подвесок с красивой турецкой кистью. Надглазники из обычной мягкой кожи. Четыре повода у мундштука попрочнее наших. Недаром говорят: «Узда дороже лошади». А турки не только говорят, но и делают отменную узду.

Довольный впечатлением, которое произвёл подарок, Никита Романович положил уздечку на широкую полку и взял в руки седло. Фёдор впервые видел такое седло. Это был небольшой остов с подушкой, пристегивающейся к сиденью. Золотая оправа на седле украшена чеканным орнаментом, на рисунке — диковинные травы, львы и какие-то неведомые птицы.

— Турецкое?

— Персидское, — с гордостью ответил Никита Романович, и на лице его было написано: «Такого и у царя нет!»

«Неужели мне?» — промелькнуло в уме Фёдора. Однако Никита Романович тут же рассеял его надежду, сказав:

— Ежели подарок хорош, доброму быть и отдарку. Да и сосед наш, Иван Васильевич, знатен и добронравен. Ему сия честь по душе будет.

— Меня-то пошто в грех вводишь, дразня этакой красотой? — усмехнулся Фёдор, стараясь за шуткой скрыть раздражение.

— Не завидуй. И тебе будет подарок не хуже. Не торопи события. А пока свези сие седло соседу нашему, князю Шестову.

— Не неволь, отец! Не поеду!

Никита Романович вгляделся в хмурое лицо сына. Ишь как упрямо и сердито застыли уголки рта!

— Я бы тебя не неволил, Федюня, да слово сорвалось. Сказал соседям: приедет-де к вам сын с отдарком. Али хочешь, чтобы отца брехуном ославили?

— А в посмех нас обратят — это лучше?

— Как так? — не понял Никита Романович.

— Уздечку тебе соседи прислали в подарок — думаешь, без умысла? Мы, мол, Захарьиных уздою подтянем, в шоры их возьмём...

— Ты, Фёдор, скоро в умники попал, да из дурней вышел ли? Зачем бы наш сосед стал строить такие каверзы, ежели он ждёт, когда мы сватов засылать к нему будем? Да ежели бы и пришло ему такое на ум, наш отдарок також в кон попадёт. Тех, кто захочет нас в шоры взять, мы и сами заседлать можем.

Долго ли, коротко ли длился разговор отца с сыном, но утром следующего дня Фёдор уже подъезжал к усадьбе Шестовых. Давно не бывал он у соседей, оттого вначале он подумал, что забрал несколько левее. Места показались ему незнакомыми. Там, где были обширные кустарниковые заросли, за которыми начинался выгон для гусей, ныне широко раскинулся сад с примыкающими к нему огородами и с разбросанными по ним чучелами. Но вскоре Фёдор узнал деревеньку Шестовых, хотя вид её тоже был не прежний. Заметно выделялись новые хаты, покрытые добротным тёсом. Многие подворья были хорошо обихожены. Слышался скрип колёс и колодезного журавля. Только боярский терем, казалось, не был подвержен влиянию времени и не хотел меняться. Обширный дом в два этажа с пристройкой радовал глаз дивным деревянным узорочьем. Карнизы под крышей, наличники окон ласкали взгляд тонкой искусной резьбой. Чисто выскобленный тёс, прикрывавший пристройку, блестел на солнце точно зеркало.

На подворье была суета. Запрягали лошадей, загружали мешками телеги, раздавались звуки ручной мельницы, две девки замешивали возле скотного двора еду для визжавших от нетерпения поросят. Чувствовалось, что хозяева имения хлопотали от зари до зари. Из верхних окон доносилось тонкое жужжание прялок. Видимо, женская половина дома была уже за работой.

Фёдор поднял глаза. Из окна выглянула пригожая девица в кокошнике. Тугие щёки и выбившиеся из-под кокошника тёмные пряди волос нежно золотились на солнце, но небольшие глаза были строгими. Девица, думая, что её не видно за слюдяным покрытием окна, внимательно смотрела на спешившегося в эту минуту Фёдора, смотрела так, словно знала, кто он и зачем приехал. Фёдору стало немного не по себе. Он догадался, что это и была хозяйская дочь Ксения.

В эту минуту раздался резкий властный голос хозяйки:

— Огрей его плетью, не смотри, что барин!

Показалась и сама хозяйка, низенькая, полная, в красном, тканном серебром сарафане, с кикой на голове. Но тут её маленькие острые глазки заметили знатного гостя, и она перестала браниться.

Фёдору захотелось тотчас же уехать. С ним и прежде такое случалось. Стоило ему появиться среди людей, как с него слетала свойственная ему насмешливая беспечность, возникала хмурая приглядка к окружающему. Он плохо воспринимал то, что творилось, собственная мысль билась, словно в тенётах, и хотелось скорее оседлать коня.