Сущность зла - Лука Д'Андреа

— У каждого пальчика свое лицо! Они великолепные, золотце! — Я надел перчатки, горделиво вытянул руки. — Просто потрясающие…

— Сколько букв в слове «потрясающие», папа?

— Столько, сколько раз я тебя поцелую, золотце.

Я подбрасывал ее в воздух, а Клара делала вид, будто вырывается.

Прекрасные воспоминания, правда?

Когда все поутихли, я взял слово:

— Думаю, где-то есть и для тебя подарок, дочка. Только вот не припомню где…

Клара, которая только что развернула подарок от Вернера (книжку с картинками) и от Майка (свитерок от «Кисс» с надписью «Клара» на спине), повернулась ко мне; глаза ее сияли, как звездочки.

— «Не припомнишь», четыре буквы?

Я взъерошил волосы, изображая смущение.

— Папа старый. Папа все забывает.

— Четыре буквы говорят чепуху.

— Может быть, — ответил я. — Но что-то мне подсказывает, что тебе надо надеть куртку и перчатки.

В мгновение ока, застегнув куртку и кое-как намотав шарф, Клара подскочила к двери. Прежде чем распахнуть ее, повернулась к Аннелизе:

— Можно?

— Это не пони, золотце.

— Я не хочу пони, мама. Можно мне во двор?

— В прошлом году ты хотела пони.

Клара нетерпеливо затопала ногами:

— В прошлом году я была маленькая, мама. Я знаю, что пони будет плохо в доме. Знаю. А теперь мне можно выйти во двор?

Аннелизе не успела кивнуть, как порыв ветра осыпал нас крохотными чешуйками снега.

— Папа-а-а!

Я заулыбался. Аннелизе поцеловала меня в щеку.

И мы пошли полюбоваться моим шедевром.

— Какие чудесные! Красные-красные.

— Пламенно-алые, золотце: иначе они обидятся. Пламенно-алые саночки, позвольте представить вам Клару. Клара, позволь представить тебе…

Я не успел закончить фразу. Клара уже уселась верхом на свой новый подарок.

— Ты меня покатаешь, папа?

Как устоять перед этой милой мордашкой? Следующие два часа, а может, и дольше я возил Клару взад и вперед по слабо освещенной луной лужайке перед домом, пока она не превратилась в нечто похожее на поле битвы.

Наконец я в изнеможении рухнул в снег.

— Папа старый, — пропыхтел я. — Клара хочет спать. Завтра мы поедем в Вельшбоден, и я научу тебя кататься с горки. Это еще веселее. И если повезет, обойдусь без вывихов и растяжений.

— Клара не хочет спать. Папа не старый. Ну разве что немножко старый, — возразила девочка.

Аннелизе взяла ее за руку:

— Пора в постельку. С новыми санками поиграешь завтра. — Она подарила мне взгляд, говоривший, что и для Сэлинджера настал момент развернуть рождественский подарок. Подарок, запретный для несовершеннолетних и такой дорогой для меня. — Если, конечно, твой папа не развалится за ночь.

Я должен признаться.

Мне не полагалось знать. Нехорошо раскрывать подарки до Рождества, понятное дело. Тем более нехорошо кружить по дому, роясь во всех ящиках, всюду суя свой нос, будто собака, натасканная на трюфели.

Нет, так не делают.

Но в слове «любопытство» одиннадцать букв, которые мне подходят как нельзя лучше. Могу еще добавить в свое оправдание, что Аннелизе не слишком старательно выбирала тайник. Меньше чем за полчаса я его нашел. И должен сказать, надпись «Виктория Сикрет» возбудила меня в достаточной мере.

6

Так что секрет Виктории явил себя в мгновение ока. Коварная девчонка эта Виктория, честное слово.

1

Я начал снова задумываться о Блеттербахе ближе к 28 декабря. Перечел свои заметки, поразмыслил над тем, что обнаружил в суде Больцано.

Вечером 30-го я сделал свой ход.

2

Дверь открыла миниатюрная женщина: темные волосы, стрижка каре, большие сияющие глаза.

— Верена? — спросил я.

Она тут же перешла в наступление:

— Ты режиссер, о котором все говорят, верно? Зять Вернера.

— Сэлинджер. Сценарист, не режиссер. — Я показал бутылку блаубургундера, которую купил ради такого случая. — Могу я войти?

Ветер пробирал до костей, а Верена, похоже, только сейчас обратила на это внимание. Извинившись, она пропустила меня. Потом закрыла дверь.

— Спорим, ты ищешь Макса.

— А его нет?

— Он на собрании в Больцано. Тебе не повезло, но все равно располагайся. Выпьешь чаю?

— С удовольствием.

Я повесил куртку, шарф и шапку и проследовал за ней на кухню. Верена усадила меня за стол, над которым высилась корзина, полная всякого добра. Фрукты, банки с консервами, соленья, варенья. Абсолютно все домашнего производства.

— Какая вкуснотища.

— Это народ из Зибенхоха, — объяснила хозяйка. — Кто благодарит, кто приносит извинения. Пятьдесят на пятьдесят.

Мы рассмеялись.

— Вернер тоже получил свою долю рождественских корзинок. Боюсь, мне грозит несварение.

— Жаль, — проговорила Верена. — А я-то думала всучить тебе парочку наших.

Мы расхохотались снова.

Чай был сущий кипяток, и я подул в чашку. Верена налила и себе тоже. Я попробовал представить, какой она была в восемьдесят пятом: это было нетрудно. Вряд ли та девушка слишком отличалась от женщины, сидевшей передо мной. Жене Командира Крюна можно было дать лет тридцать, хотя она явно уже приближалась к пятидесяти.

— Эта бутылка — благодарность или извинение?

— И то и другое, по правде говоря. Я хотел поблагодарить Макса за то, что он не оштрафовал меня, и…

Верена перебила меня, закатив глаза:

— Значит, он и с тобой провернул свой коронный номер.

— Какой номер?

Верена, передразнивая мужа, сделала суровое лицо — лицо злого полицейского.

— Эй, чужак, не вздумай ковырять в носу, в наших краях не любят тех, кто ковыряет в носу. Мы таких подвешиваем у въезда в деревню и устраиваем стрельбу по тарелочкам, целя в голову…

Я поперхнулся чаем.

— …гвоздями из строительного пистолета, — закончила женщина, подмигнув мне.

— Именно такой номер. Только из-за превышения скорости.

— Полбутылки — благодарность, а другая половина? — осведомилась она.

Я не забывал о том, что Вернер за мной присматривает. Но случай упускать не хотел. И спросил то ли в шутку, то ли всерьез: