Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

Бесшумно передвигаясь по ковру, я устремился к двери и с неописуемым волнением открыл ее…

Взорам моим предстала комната, убранная подобно той, в которой я находился. Мягкий свет из незримого источника наполнял ее. В ней не было никого. Но в тот момент, когда я растворял дверь, – напротив меня затворилась другая, и я успел заметить край белой одежды, скрывшийся за ней.

– Кто это был? – воскликнул я и сейчас же сам себе ответил: – Но ведь это Истина!

– Ведь это Истина! это Истина! это Истина! – хором повторили чьи-то голоса.

В страшном волнении я бросился к противоположной двери, стремительно распахнул ее и, вбегая в следующую комнату, опять увидел, как затворялась следующая дверь и край белой одежды мелькнул за ней.

– Но ведь это сама Истина!!! – закричал я вне себя, и тысячи голосов со всех сторон, как эхо, повторяли:

– Это Истина! это Истина! это Истина!

Я мчался через длинную анфиладу зал, открывая одну за другой расположенные друг против друга двери, и всякий раз, как открывал одну, – закрывалась противоположная, и я успевал видеть только край белой одежды. Я чувствовал, что изнемогаю. Слезы хлынули из моих глаз. В ушах громко шумели чьи-то голоса, и сердце билось все сильнее…

– Остановись, – сказал мой спутник. – Ты видел то, чего достиг в жизни. Сегодня ты все равно большего не увидишь.

– О, твои слова Истина! – в изнеможении воскликнул я.

– Сама Истина! сама Истина! сама Истина! – повторил за мной тысячеголосый хор.

Слезы градом катились по моему лицу.

– Неужели я ничего больше не увижу? – в волнении повторил я несколько раз…

Сбоку от меня оказалась другая дверь. Безотчетно я открыл ее и сквозь завесу слез увидел комнату, наполненную зеленоватым светом, прямо против себя – окно и на его фоне склоненные головы профессора и ассистента в белых колпаках. Они озабоченно делали что-то, бесшумно двигая руками. Но сейчас же темная завеса неощутимо и беззвучно упала на мои глаза, и я почувствовал сладкий запах эфира.

Я уже ничего не видел, но мой незримый спутник стоял рядом со мною. И мне опять мучительно хотелось спросить его о чем-то, но мысли разбегались и слезы бессилия градом лились из глаз…

Но вот опять зеленоватый свет забрезжил предо мной. Сквозь шум в ушах смутно стали доноситься чьи-то спокойно размеренные голоса. Я открыл глаза и увидел, что лежу в своей палате. Нога моя, туго перевитая бинтами, удобно расположена в станке, слегка приподнятая над кроватью. Слезы продолжали струиться по моему лицу. Кто-то выходил из палаты. Это профессор. Я повернул голову, чтобы поблагодарить его, но дверь закрылась, и я успел заметить лишь край его белого халата.

– Но ведь это Истина! – возбужденно повторял я, весь в слезах.

И в то время, как закрывалась одна створка двери, – открылась другая, и в комнату вошла моя жена.

– О, как все дивно сочетается! – в умилении воскликнул я. – Ведь это Истина! это Истина! Голубушка, открой скорей вторую створку двери, ты увидишь – профессор должен быть тут, сейчас же за порогом. Открой, пожалуйста! Это Истина! Отчего ты плачешь?.. Ведь это Истина…

Жена, вся в слезах, опускается около моей кровати на колени, с испугом смотрит на меня и плачет. Сестра, наклонившись, ей что-то тихо говорит.

– О, откройте же дверь, – в изнеможении повторяю я. – Ведь это Истина!

– Сама Истина… сама Истина… – затихая, шепчет мне в уши тысячеголосый хор.

Это выдержка из стихотворения, посвященного памяти адмирала Степана Осиповича Макарова, погибшего под Порт-Артуром на броненосце «Петропавловск» 31 марта 1904 года.

Этот терновый венец принял и весь Порт-Артур со своей бесстрашной дружиной, выдержав беспримерную в истории, при подобных обстоятельствах, осаду с 26 января до 19 декабря 1904 года, то есть 10 месяцев и 23 дня.

Отчего пал Порт-Атур? Да просто потому, что и для проявления наивысших героизма и жертвенности есть предел. Боевая линия защиты Порт-Артура простиралась на 26–27 верст. Гарнизон Артура, имевший до осады около 54 000 человек, к концу таковой не имел больше 19 000 усталых людей. Он, конечно, не мог больше сопротивляться врагу, располагавшему 100 000-ной армией, все время пополнявшейся свежими резервами. Беспредельный героизм защитников только отсрочил до предела падение Порт-Артура.

К концу осады гарнизон потерял почти 265 процентов из своего первоначального состава. Можно считать, что каждый отдельный защитник был по два, по три раза ранен.

Порт-Артур был отрезан от всего мира. Остро под конец ощущалась нехватка снарядов. Порт-Артур не был крепостью. Это ложное представление и ошибка не только широкой публики. Порт-Артур был полевым укреплением, к началу осады находившимся еще в периоде стройки. Все, что могли дать его защитники, заполняя своей доблестью недостатки материальной части, катастрофическое состояние санитарной части и недостаток в резервах, – они дали полностью.

Прошло более полустолетия. Годы летят и летят. Горечь поражения тех дней притупилась. Отпали несправедливости и обвинения первых лет. Россия учла горький опыт и могучим движением вперед обновила и приготовила свои армию и флот к новым испытаниям Первой Великой Войны. Участники Порт-Артурской обороны большей частью были наставниками и носителями необходимых знаний и опыта. Школа Артура не прошла даром. Все омылось и очистилось пролитыми в те дни слезами и кровью. Эти капли крови и слез выкристаллизовались и драгоценными рубинами и алмазами собраны в сокровищницу Российских Императорских армии и флота.

Как они умирали?

Национальная Россия с гордым чувством следила за их геройством, отвагой и бескомпромиссным исполнением долга. Да и весь мир должен был признать их доблесть. Это была непрерывная цепь жертвенности до конца, торжества духа, страстная песня любви к Родине.

Еще с юных лет как-то особенно выпукло запомнились два ярких примера приношения жертвы на алтарь чести мундира, родного флага и родной страны.

Моя заветная мечта исполнилась, и я стал кадетом младшей кадетской роты Морского корпуса в Санкт-Петербурге. В ротном помещении, над моей конторкой, где я по вечерам постигал тайны науки и готовил уроки, висел портрет в раме (увеличенная фотография). На фотографии изображен юноша лет восемнадцати, в гардемаринском мундире. Необыкновенно привлекательное лицо, чуть заметная, еще детская, припухлость губ, светлые волосы зачесаны задорно ежиком, и радостный, ясный взгляд бодро смотрит навстречу грядущей жизни. Под портретом серебряная дощечка, а на ней выгравировано стихотворение: