Краткая история Германии - Хаген Шульце

Плакат Международной художественной выставки Союза изобразительных искусств Мюнхена («Мюнхенский сецессион»).

Франц фон Штук, 1898 г.

* * *

Добыча угля и производство чугуна в Англии, Германии и США в 1800–1913 гг.

В основном это была та же молодежь, которая заполняла аудитории университетов и высших технических школ, которая могла претендовать на никогда прежде не наблюдавшееся мировое признание. А численность студентов росла непрерывно. Рост прекратился к 1860 г., но затем вновь взметнулся с 11 тыс. около 1860 г. до 60 тыс. накануне Первой мировой войны. В числе студентов было около 4 тыс. девушек, которых, правда, стали принимать в высшие учебные заведения на регулярной основе только с 1908 г. Образование, прежде всего высшее, было, как и прежде, входным билетом, обеспечивавшим доступ к привилегированным, более доходным и престижным в социальном отношении профессиям. Государство содействовало наблюдавшейся тенденции, ибо университеты, прежде всего расширявшиеся юридические факультеты, поставляли способных чиновников, а высшие технические школы — кадры, обеспечивавшие экономический подъем, который стал основой все возраставшей мощи и международного значения Германской империи.

«Знание — сила» — данное положение имело важное значение как для государства, так и для индивида. Оно было хорошо воспринято рабочими массами, для которых общественное освобождение вырастало из собственных образовательных усилий. Рабочие просветительные союзы представляли собой народные высшие школы в истинном смысле слова. Однако государство организовывало не только школы и высшие школы, содействовало им, но также инициировало создание самых современных, крупных научно-исследовательских институтов, которые занимались проблемами естественных наук, чтобы превзойти английскую, французскую и американскую науку. Основанное в 1911 г. в Берлине Общество кайзера Вильгельма, финансировавшееся отчасти государством, отчасти крупными промышленниками, проводило фундаментальные и прикладные исследования в не виданных до сих пор масштабах. До 1918 г. из его институтов вышли пять лауреатов Нобелевской премии: Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Эмиль Фишер, Фриц Хабер и Макс фон Лауэ. Вильгельм II не упустил случая лично открыть первый институт. Романтик в кирасе и каске с орлом, мечтавший о средневековом великолепии императора и оказывавший покровительство big science[44], воплощал всю противоречивость эпохи. Маленькая Центральная Европа казалась слишком тесной для огромной экономической и политической динамики. Ограничение в развитии, связанном только собственным внутренним пространством, воспринималось немецкой буржуазией как унижение, а по сравнению с европейскими соседями и как дискриминация. До сих пор национальной политикой считалось осуществление объединения Германии, а вслед за тем внутренняя консолидация империи. Но с 90-х годов германская политика выходит за рамки империи, становясь мировой политикой (Weltpolitik). «Мы должны понять, что объединение Германии было юношеской сумасбродной выходкой, совершенной нацией в память о своем прошлом и от которой из-за ее дороговизны следовало бы лучше воздержаться, если ей суждено стать завершением, а не исходным пунктом проведения немецкой политики создания мировой державы» — эти слова произнес Макс Вебер в 1895 г. по случаю вступления в должность профессора во Фрейбурге. Таким образом, стремление к созданию мировой державы представлялось завершением и осуществлением национального единства. То был решительный разрыв с политикой Бисмарка, означавшей строгое самоограничение Центральной Европой. За рывком к империалистическим авантюрам стоял отнюдь не старый прусский высший слой, казавшийся иностранным наблюдателям столь нецивилизованным и пугающим, а на самом деле поглощенный защитой своих все более подрывавшихся социальных и внутриполитических позиций и не имеющий ни малейших внешнеполитических амбиций. Напротив, за подобного рода рывком стояла либеральная и имущая буржуазия, наследница немецкого национального движения, которая теперь, по мере роста своего экономического могущества, стремилась к экспансии и обретению значимости в мире. При этом сложно разграничить, что представляло собой экономико-политический расчет, а что — компенсацию неудовлетворенного национального чувства, связанного с империалистическим расширением пределов государств-соседей: Франции, Англии и России.

Бисмарк довольно сдержанно, даже с неохотой реагировал на требование о приобретении немецких колоний и расширении сфер влияния. Это было время колониальных авантюристов вроде Карла Петерса и Густава Нахтигаля, которые водрузили германский флаг над Восточной Африкой и Камеруном, а затем с помощью прессы, давления массовых колониальных организаций и экономических союзов в какой-то степени вынудили империю установить протекторат над этими странами. Такая позиция изменилась при преемниках Бисмарка. Под давлением массовых организаций нового типа, вроде основанного в 1887 г. Германского колониального общества, но прежде всего Пангерманского союза, образованного в 1891 г., немецкие колонии в Африке и Океании превратились в официальную составную часть германской внешней политики. Юго-западная Африка (ныне Намибия), Восточная Африка (ныне Танзания), Того и Камерун стали немецкими протекторатами, так же как и китайский Циндао и часть Новой Гвинеи. О разделе мира еще можно было по-джентльменски договариваться с европейскими соседями. Об этом свидетельствовал принятый на Международной конференции в Берлине в 1885 г. Акт о Конго, германо-британский договор о Занзибаре 1891 г. и, наконец, Альхесирасский договор 1906 г., с помощью которого был урегулирован марокканский вопрос.

Опаснее были, однако, два других элемента германской мировой политики. Это, во-первых, продление немецкой оси влияния через Вену и Юго-восточную Европу во владения Османской империи вплоть до Месопотамии. Кульминацией действий на данном направлении стало строительство Багдадской железной дороги в 1899 г., а также поездка Вильгельма II на Восток, помпезная и провоцировавшая как Россию, так и Англию. Тем самым были затронуты как русские амбиции на Балканах и Босфоре, так и английская позиция на Среднем Востоке и в Индии. Каждый конфликт в этих невралгических узлах мировой политики должен был повлиять на мир в Центральной Европе. Во-вторых, речь шла о политике наращивания потенциала Германии. С того момента, как в 1897 г. немецкую внешнюю политику возглавил Бернхард фон Бюлов и почти одновременно во главе морского ведомства встал адмирал Альфред фон Тирпиц, началось ускоренное строительство немецкого военного флота, который мог бы дать отпор самой мощной тогда морской державе — Великобритании. При этом имела место не четко просчитанная силовая политика, а волна национального воодушевления, подлинно массового движения и стремления к самоутверждению, — волна, связанная с попыткой компенсировать глубоко укоренившийся комплекс неполноценности по отношению к «английскому кузену», во многом превосходившему Германию. На гребне этой волны был прежде всего Германский флотский союз, самое сильное немецкое пропагандистское объединение, насчитывавшее более миллиона членов. В общественной дискуссии того времени совершенно не играл роли тот факт, что проведение такой политики толкало Англию на сторону европейских фланговых держав — России и Франции. Как когда-то, перед объединением Германии, так и теперь господствовало всеобщее настроение, подогретое эмоциями и темными чувствами масс, направленное против аргументов, оправдывавших европейское равновесие. Правда, на сей раз такое движение имело представителей и в политическом руководстве, прежде всего в лице императора, не упускавшего возможности провоцировать и беспокоить британских политиков своими воинственными выступлениями и плохо продуманными речами.