Наперекор судьбе - Мэри Бэлоу

Их близость нельзя было назвать нежной. Прежде чем войти в нее, заставив закричать от боли, смешавшейся с желанием, Кристофер торопливо раздел Элизабет. Их губы ласкали друг друга, а руки гладили, прижимались к коже, возбуждая и причиняя боль. Он всем телом прижал ее к кровати и вошел в нее, не чувствуя, как ее ногти впились ему в спину, и почти не слыша ни ее криков, ни своих собственных. Когда все закончилось, он продолжал лежать на ней всей тяжестью своего тела.

“Возможно, это было в последний раз”, — подумал Кристофер, когда к нему наконец вернулась способность мыслить. В груди у него заныло, когда он лег рядом с Элизабет. Он обнимал ее, зная, что она тоже не спит. Вскоре они снова начали заниматься любовью, теперь уже нежно и неторопливо.

Говорить было не о чем. Хотя они оба понимали, что скоро им придется поговорить о многом.

Маклин добрался до Лондона и вернулся гораздо раньше, чем предполагал Мартин. Он мог поговорить с Элизабет уже вечером, но ему хотелось, чтобы она была одна, когда он покажет ей то, что собирался показать. Больше не будет никаких намеков и недомолвок, все будет ясно сказано.

Кристофер уже ушел, когда Мартин утром спустился к завтраку. Его снова не будет целый день. Мартин вздохнул с облегчением, узнав, что планы Кристофера не изменились. Мартин завтракал в обществе Элизабет и Нэнси. Нэнси обращалась с ним с холодной учтивостью. “Как будто меня это волнует”, подумал Мартин. Глупая сучка, неужели она думает, что его волнует ее отношение к нему?

У Элизабет блестели глаза и раскраснелись щеки. “Она думает, что этим утром все разрешится, — догадался Мартин, — и считает, что сегодня ей удастся избавиться от меня”. Бедняжка Лиззи. Неужели она и вправду считает, что будет рада его отъезду? Мартину было не по себе — он знал, что причинит ей страдания. Он страстно желал, чтобы все это поскорее закончилось и он смог бы снова утешать ее, смог бы увезти ее подальше от этих мест.

— Я собиралась некоторое время побыть наедине с Мартином, Нэнси, — сказала Элизабет, поднимаясь из-за стола. — Ты не против?

— Нет, конечно, нет. — торопливо ответила Нэнси. Она улыбнулась Элизабет и даже не взглянула на Мартина. — Меня ждут неотложные дела. Когда они вышли из столовой, Элизабет спросила:

— Ты хочешь поговорить на улице?

— Нет, — ответил Мартин. — Думаю, подойдет любая комната, где никого нет.

Мартин заметил отчаяние, промелькнувшее в ее глазах, когда она кивнула ему, прежде чем направиться в библиотеку. “Она понимает, что наступает конец ее идиллии”, — подумал Мартин, и ему снова стало жаль Элизабет.

— Твой слуга вернулся? — спросила Элизабет, поворачиваясь к нему, как только он закрыл за собой дверь библиотеки.

— Да, — ответил Мартин.

— И что? — Элизабет расправила плечи и подняла подбородок.

— Это очень маленькая вещица, которую я собираюсь показать тебе, — ответил Мартин. Он достал из внутреннего кармана своего сюртука небольшой сверток и начал неторопливо разворачивать шелковую ткань.

Элизабет молча смотрела, сжав руки в кулаки, так что побелели пальцы.

— Это портрет, — пояснил Мартин. — Миниатюра, Лиззи. Удивительное сходство. Мы все так решили, когда он был написан на Рождество.

Элизабет не двигалась с места. Ее лицо окаменело.

Мартин подошел к ней ближе и повернул портрет так, чтобы девушке было лучше его видно.

Элизабет довольно долго смотрела в глаза Мартину, прежде чем снова перевести взгляд на миниатюру. Ее губы дрогнули, и она прикоснулась к рамке.

— Кристина, — выдохнула она. Мартин затаил дыхание.

— Ты вспомнила? — спросил он.

— Нет, — ответила Элизабет, отдернув руку, словно обжегшись. — Ее так зовут? Я не знаю ее. У нее темные волосы и голубые глаза. Она очень похожа на Кристофера.

Мартин наблюдал за Элизабет.

— Это его дочь, да? И моя?

— Да, — ответил он.

Она еще долго смотрела на портрет. Затем подхватила юбку и побежала. Задев ручку двери, Элизабет пронеслась по коридору и выскочила в холл. Мартин выбежал следом, он не попытался задержать ее. Он стоял под аркой и смотрел, как Элизабет распахнула входную дверь, не дожидаясь, пока это сделает слуга, и выскочила во двор.

Мартин посмотрел на портрет своей шестилетней племянницы и заставил себя остаться на месте. Она вспомнила имя своей дочери! Возможно, это та самая искорка, которая вернет ее память. Случится это или нет, но сейчас Элизабет необходимо побыть одной. Ее реакция оказалась более бурной, чем та, на которую он рассчитывал.

Элизабет бежала через долину к мысу, сильный ветер дул ей в лицо. Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и зажала рукой разболевшийся бок, затем помчалась к тропинке и стала торопливо спускаться по ней, не обращая внимания на опасность сорваться вниз. Девушка поскользнулась на гальке у подножия скал и сильно поцарапала колено.

Кристина. Резкая боль вновь заставила ее вспомнить это имя и причину этого панического бегства. Элизабет знала имя ребенка, изображенного на портрете, хотя само лицо девочки казалось незнакомым. И все же она без малейших сомнений поняла, что это был их ребенок — ее и Кристофера и что девочки не было с ними в Пенхэллоу. А он никогда не упоминал о ней, даже когда Элизабет спрашивала его, почему у них нет детей.

Элизабет вдруг застыла на месте и прижала руки к губам. Кристина сосет ее грудь, а сама она все время плачет. Ребенок постоянно голоден. “Девочке не хватает молока”, — сказала няня. Они пытаются убедить ее нанять кормилицу. Кто они? Няня. Ее отец. Доктор. Но не Мартин. Мартин утешает ее, успокаивает, убеждает, что она должна прекратить плакать, оставить в прошлом свои печали и радоваться, глядя на дочь. Он повторяет, что если она будет это делать, у нее появится молоко и Кристина будет сыта.

Элизабет убрала руки от лица и ступила на прибрежный песок. Она заметила, что начинается прилив. Воздух был холодным. У нее на коже появились мурашки, но девушка совершенно не чувствовала холода. Это только видения, а не настоящие воспоминания. Память еще не вернулась. Она ничего не помнила. Ей неожиданно стало очень страшно.

Они не хотели, чтобы Элизабет назвала своего ребенка Кристиной. Папа хотел назвать Сарой — так звали мать Элизабет.

Некоторые предлагали имя Элизабет. Любое, кроме Кристины, утверждая, что в данных обстоятельствах это будет неприемлемо. Только один Мартин понимал ее. Он осторожно присел на краешек се кровати, подальше от колыбельки новорожденной, взял ее руку и улыбнулся своей доброй улыбкой.

— Ты должна назвать ее так, как тебе хочется, Лиззи, — говорил он. — Это твоя дочь.

— Все говорят, что лучше не называть ее так, — отвечала она, сжав его руку, словно пыталась почерпнуть у него силы. — Но ведь она его дочь, Мартин. И я любила его. — У нее снова потекли слезы.