Хельмут Ньютон. Автобиография - Хельмут Ньютон

Примерно в то же время в Лондон приехал молодой фотограф из Нью-Йорка. Алекс Либерман, главный художник американского издания журнала Vogue, прислал его для повышения квалификации. Фотографа звали Клод Вирджин, мы стали друзьями. Его фотографии были эротичными и отличались от всего, что до сих пор делали английские фотографы. Клод стал любимцем всех редакторов модных журналов. У него был свой особенный метод съемки. Он часто работал с женщиной-редактором Юнити Барнс, настоящей «скул-мэм» [11] , очень высокой и сухопарой. Однажды он отправился на Риджент-стрит фотографировать модель для модного журнала. Я рассказываю это со слов ассистента, который присутствовал на сеансе. Юнити стояла поблизости, а Клод, прикрепивший камеру к треноге, терся об нее, рассчитав момент своего оргазма с щелчком затвора и восклицанием: «О да! Да, да, да, да, вот оно!» Такие фокусы фотосъемки были шоком в 1957 году.

Фотографии Клода были действительно очень хороши. Я страдал от сравнения с ним, с восходящей звездой. Мои собственные фотографии были отвратительными и становились все хуже, скучнее и бездарнее – ничего похожего на снимки, которые я делал в Австралии. Редакторы задавали мне жару, но никто не предлагал помощи или совета.

...

Я был простодушным пареньком из австралийского буша, не знавшим, что делать. Я не понимал английского образа жизни и не интересовался им. Помню, как я сфотографировал девушку, прислонившуюся к фонарному столбу, и редактор сказал мне: «Хельмут, настоящая дама никогда не прислоняется к фонарному столбу». У меня затянулся период неопределенности. Я приносил свои снимки домой и показывал их Джун, но бедняжка лишь делала постное лицо. Она не хотела расстраивать меня и только приговаривала: «Ах, Хельмут, Хельмут!» Я пребывал в замешательстве и панически боялся продемонстрировать профессиональную непригодность. После беззаботной жизни в Австралии, где мое самолюбие поддерживали друзья и клиенты и где у меня не было конкурентов, которых стоило бы упоминать, я отчаянно старался удержаться на плаву. Одежда, которую мне приходилось фотографировать, была однообразной и до отвращения благопристойной.

Это было за год до революции на Карнаби-стрит и начала эпохи «бурных шестидесятых», до Бэйли, Даффи и Донована. Это было время двойных комплектов из джерси, жемчугов и цветочных композиций. В модных журналах существовало два постоянных раздела. Один назывался «Шопхаунд» [12] и состоял из маленьких фотографических натюрмортов с изображениями шарфов, туфель и женских сумочек. Другой ужасный раздел назывался «Миссис Эксетер». Постоянной моделью для «Миссис Эксетер» была любезная седовласая дама, демонстрировавшая одежду для пожилых женщин. Наверное, она была действительно очаровательной тридцать лет назад. Пока Клод получал все интересные задания по съемке моделей, злосчастный Хельмут из австралийского захолустья занимался разделами «Шопхаунд» и «Миссис Эксетер». Если мне везло, я получал несколько страниц для другого постоянного раздела «Больше вкус, чем деньги». Мне не давали работать с топ-моделями Сьюзен Абрамс или Фионой Кэмпбелл Уотерс, да я бы и не знал, как их снимать, если бы получил такое задание. Вершиной моих достижений были съемки Энид Мюних, да и это случалось нечасто. Я подвергал бедную девушку адским мучениям и однажды заставил ее ползать по полу фотостудии, поедая виноград. Бог знает, зачем я это сделал – снимки получились ужасные!

Главным художником журнала был Джон Парсонс – пассивный гомосексуалист, который с трудом заставлял себя просматривать мои снимки. Мне было стыдно смотреть ему в глаза.

Заместителем главного редактора была Клэр, носившая титул леди Рэндлшэм. Она была тощей, как грабли, и жесткой, как гвоздь, но при этом мастером своего дела. Ее любимым фотографом был Клод; она буквально обожала его. Мне же приходилось очень нелегко. Клэр относилась ко мне как к неотесанной деревенщине и была совершенно права, поскольку я не выказывал признаков таланта. Она презирала меня, хотя через несколько лет, когда мы встретились в Париже, ее отношение совершенно изменилось. Клэр ушла из Vogue и работала редактором раздела моды в журнале Queen. Теперь уже я от души отыгрался на ней. Должен сказать, я могу быть очень жестоким, но когда человека легко заставить страдать, то я великодушен и не утруждаю себя. Джун спрашивает: «Почему ты позволяешь этому человеку так относиться к себе?» – а я отвечаю: «Его слишком легко уничтожить. Когда человека трудно уничтожить, это гораздо интереснее».

На показы коллекций одежды приглашали знаменитых фотографов из Парижа и Нью-Йорка. Тогда уже не только я, но и Клод страдал от зависти и ревности. Я находился под большим впечатлением от этих мэтров. Они прибывали с блеском и помпой, с камерами и ассистентами. Это еще сильнее угнетало меня, потому что я был очень честолюбив.

...

Кроме приезжих знаменитостей были и местные звезды – Сесил Битон, Норман Паркинсон и другие. Однажды, получив задание от Vogue, я отправился фотографировать Битона в его загородном доме. Через несколько лет, ожидая Карла Лагерфельда в его парижских апартаментах, я перелистывал новую книгу о Битоне и вдруг заметил на странице со списком авторских работ надпись: «Фотография на фронтисписе – Хельмут Ньютон». Хотя это был один из моих снимков, я не признал его. Он был выполнен с задней подсветкой и выглядел очень неплохо, но не имел ничего общего со мной.

Много лет спустя, в 1970-х годах, Битон приехал в Париж, чтобы фотографировать модные коллекции для Vogue. Я принес три или четыре экземпляра его альбомов в студию и попросил: «Пожалуйста, маэстро, подпишите эти книги для меня». Битон недавно перенес инсульт, его почерк был дрожащим и корявым, словно курица лапой нацарапала.

Итак, наступил день, когда я решил, что больше так жить невозможно. Я влюбился в Париж еще во время нашего большого европейского турне. Помню, когда мы первый раз остановили машину в пригороде Парижа и выпили по чашечке кофе на террасе летнего кафе, я сказал Джун: «Знаешь, у меня такое чувство, что мы будем жить здесь вечно: это место для нас». Но, разумеется, потом мы поехали в Лондон.

Один пример показывает, как сильно я не любил Лондон, пока жил там. Каждый раз по пути из квартиры на Эрлс-Корт-роуд в студию на Голден-сквер я сбивался с пути. Я никак не мог найти верную дорогу. У меня есть внутреннее неприятие тех мест, которые мне не нравятся. В местах, которые мне нравятся, я ориентируюсь не хуже водителя такси. Мне понадобилось две-три недели, чтобы освоиться в Париже, а в Лос-Анджелесе я просто не могу заблудиться, потому что люблю этот город. В Лондоне мне было плохо, поэтому я мог заблудиться в трех соснах.