Хельмут Ньютон. Автобиография - Хельмут Ньютон

Я также работал для журнала Queen, поистине революционного издания. Владельцем журнала был Джослин Стивенс, а главным художником – Вилли Лэнделс, который стал одним из моих лучших друзей. Редактором отдела мод, с которой я много сотрудничал, была леди Клэр Рэндлшэм, моя старая знакомая по работе в Vogue во время первого приезда в Лондон; теперь мы с ней тоже подружились.

Моя работа стала пользоваться определенной известностью в деловых кругах, что доказывает важность репутации, приобретенной в редакциях модных журналов. Вы можете делать превосходные рекламные фотографии, но если на них не стоит ваше имя, кто об этом узнает? Кому будет до вас дело? У рекламы того времени не было престижа и влияния, присущего редакционной работе. Одной из замечательных особенностей французского Vogue было то, что, несмотря на очень низкую оплату (150–200 франков за полосу), нам предоставляли полную свободу действий. 1960–1970-е годы были самыми творческими для модной фотографии. Нам не требовалось много денег, чтобы с воодушевлением заниматься своей работой.

Летом 1964 года Courreges представил коллекцию, которая произвела фурор. Я работал с Клэр Рэндлшэм над коллекциями высокой моды для журнала Queen. Как проницательная журналистка, Клэр решила игнорировать все остальные дома моды и сосредоточиться только на Courreges. Это был огромный шанс и настоящая сенсация.

Разумеется, существовало понимание по вопросу о том, что я не буду раскрывать подробности своей работы для Vogue сотрудникам другого журнала, и наоборот. Когда вышли журналы со статьями о коллекциях высокой моды этого сезона, Франсуаза де Ланглейд, главный редактор французского Vogue, вызвала меня в свой кабинет. Она была в ярости, в настоящем бешенстве. Когда я вошел, Франсуаза швырнула на стол журнал Queen и спросила: «Хельмут, что это значит?» Я ответил: «Вы знаете, я не заключал контракта с вами, хотя и работаю для Vogue». – «Но вы должны были сообщить мне, что собираетесь делать! – сказала она. – Вы должны были поставить меня в известность!» – «Ничего подобного, – ответил я. – Я не обсуждаю свою работу для вас и французского Vogue с кем-либо еще и не собираюсь раскрывать вам идеи, разработанные в редакциях других журналов». Последовала бурная ссора. В итоге я оказался на улице и на два года нашел убежище в журнале Elle, где подружился с замечательным редактором раздела моды Клодом Брюйе.

Два года спустя, когда Франсуаза де Ланглейд уехала в Нью-Йорк, главным редактором стала Франсин Крисент, пригласившая меня вернуться во французский Vogue. Меня не нужно было долго убеждать, и с того момента до начала 1980-х годов я работал в этом журнале.

Шестидесятые годы были золотым временем для фотографов. Это был очень насыщенный период, с массой творческих возможностей, да и расценки начали повышаться.

Я заложил наш дом в Австралии и приобрел квартиру в одном из старейших парижских районов Марэ. Это была удивительно романтичная историческая часть Парижа, населенная пьяницами, клошарами и проститутками. Наши французские друзья считали, что мы сошли с ума, решив купить квартиру в таком месте, но мы любили его. (Кстати, вскоре после нашего переезда парижские власти повысили статус этого района, и он стал модным.)

В 1963 году, когда мать Джун впервые приехала из Австралии навестить нас, квартира еще даже не была меблирована. Наши друзья спали на полу на матрасах. Мод прибыла в Ле-Бурже, мы забрали ее из аэропорта. Мы въехали в нашу часть города, она смотрела на узкие, мрачные улочки и здания, которые казались нам очень живописными, и старалась скрыть потрясение. «Это здесь ты живешь, Джуни? – спросила она. – Это здесь ты живешь, Хельми? Ахх!» Можно было догадаться, что она не хотела говорить: «Боже мой, что за ужасное место! Как им пришло в голову?»

...

Мы жили и работали в этой квартире на рю Обрио в течение четырнадцати лет, до сооружения Центра Помпиду, когда дорожное движение на рю Риволи стало невозможным и жители Марэ превратились в пленников. Единственным выходом оставалось метро; это было еще до строительства дорожных тоннелей.

Через год после покупки квартиры на рю Обрио мы стали владельцами каменных руин с маленьким виноградником в Рамателле, в пятнадцати километрах от Сен-Тропе. Виноградник ежегодно давал около десяти тысяч литров вина. Мы провели там все праздники: Рождество и Пасху, весь июнь и половину июля. 14 июля мы вернулись в Париж, потому что с этого времени и до 1 сентября город пустел. Жители устраивали грандиозный исход; магазины закрывались, можно было припарковать автомобиль практически в любом месте. Людей, проводивших август в Париже, называли aoutiens, то есть «августинцами». Зато первого сентября мы сели в наш Bentley и снова отправились на юг.

В начале 1964 года я решил, что хочу иметь автомобиль Bentley. Я отправился в компанию «Франко-Британик», к парижским дилерам марок Bentley и Rolls-Royce, и спустился вместе с продавцом в подземный гараж, где стояли подержанные машины. Я сказал, что могу потратить десять тысяч франков, и он показал мне несколько потрепанных моделей серии «R». В углу гаража я заметил серебристо-голубую металлическую красавицу и воскликнул: «Вот что мне нужно!» Продавец сочувственно взглянул на меня и сказал: «Месье, у вас не хватит денег на эту машину. Это автомобиль мадам Пежо, на котором она выезжала играть в гольф. Он стоит 23 000 франков». (В те дни в ходу еще были старые франки, так что приходилось добавлять еще два нуля.) Примерно через месяц субботним утром я получил вместе с почтой чек от рекламного агентства «Шольц и партнеры». Я выполнил для них кое-какую работу, и сумма чека точно совпадала с ценой машины. Я стрелой помчался в Ньюлли, вручил чек продавцу и потребовал быстрее оформить автомобиль. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я получил свой Bentley и приехал на нем домой в состоянии полной эйфории.

Джун было трудно приспособиться к жизни в Париже главным образом из-за ее работы. Ее актерские выступления остались в прошлом. Она не могла позволить себе ездить в Лондон и обратно, чтобы продолжать карьеру. Никто не звонил ей и не предлагал оплатить поездку: это было слишком сложно. Мы замечательно проводили время с друзьями, но отсутствие своего дела сильно угнетало ее. Ее не устраивала роль миссис Ньютон. Как-то на Рождество я подарил ей коробку с красками и холсты. Она попробовала рисовать и стала художницей – на мой взгляд, весьма и весьма неплохой. Большую часть своих работ она раздарила, но кое-что осталось.

В 1970 году Джун стала фотографом. Она всегда внимательно наблюдала за моей работой и интересовалась фотографией, но не думала о том, чтобы взять в руки камеру. Однажды я лежал в постели с сильной простудой, а мне нужно было выполнить работу для Gitanes. Клиент находился в Лондоне, поэтому никому не было дела до того, кто на самом деле сфотографирует юношу из модельного агентства, который ждал на Вандомской площади. Поскольку нужно было явиться на встречу, Джун предложила съездить сама, а заодно сделать несколько других снимков, зная, что, если у нее ничего не получится, я смогу переснять модель на следующей неделе. Я показал ей, как пользоваться экспонометром и заряжать камеру, и она отправилась на дело. Клиент не поставил качество ее снимков под сомнение, и они были опубликованы в ходе рекламной кампании. Джун очень гордилась своей работой.