Дэйвенпорты - Кристал Маркис

до того места, где они застряли. Спутники продолжали обмениваться историями, и одна была смешнее другой. Разумом Хелен понимала, что ее поведение чудовищно. Но ей было все равно. Говорить с Джейкобом Лоренсом было легко. Она и не представляла себе, что общаться с каким-то другим мужчиной, помимо Джона, окажется так просто. Эта мысль камнем легла ей на сердце. И вот наконец из-за деревьев показался величественный фасад викторианского особняка. В тот же миг девушка почувствовала, как неприятно липнет к телу платье. Засохшая грязь трескалась и отваливалась при каждом движении.

– Может, вы объедете дом и высадите меня возле гаража? – предложила она.

– Боюсь, уже поздно.

Хелен проследила за его взглядом и увидела Эми-Роуз, обмахивающуюся веером на лестнице. На лице ее читалась оторопь. Хелен знала, что миссис Милфорд ждет ее в доме. Три часа пробило уже давно. Девушка надеялась только на то, что вместе с компаньонкой ее не поджидает мама.

Мистер Лоренс хотел было выйти из коляски, но Хелен вцепилась в его руку:

– Я справлюсь. Мы же не хотим еще больше усугубить ситуацию.

– Ну, если компаньонка будет вас пилить, – шепнул он ей на ухо, – покажите ей свой закрученный пас.

Несмотря на свое жалкое положение и неминуемую нотацию, Хелен рассмеялась. Эта шутка придала ей сил, пока девушка шла от коляски до Эми-Роуз. За миг до того, как скрыться за дверью особняка, Хелен оглянулась через плечо. Джейкоб Лоренс по-прежнему ей улыбался.

Глава 18

Руби

Руби мягко сжимала в руке бокал. Пойти в джаз-клуб предложила она. Музыка была громкая. Люди вокруг все разговаривали. И этот гомон проходил сквозь девушку, точно электрический разряд. Она оперлась о стойку и лениво поиграла бусами, свисающими с ее шеи до талии. Потом оглядела зал, наслаждаясь теплом, расползающимся по телу после нескольких глотков спиртного.

Мистер Бартон поднялся на сцену, чтобы заказать песню. Руби обожала танцевать, а мистер Бартон счастлив был ей угодить. Приходилось признать: ей было весело. Вот если бы еще случайно столкнуться с Джоном или общим знакомым, который расскажет молодому мистеру Дэйвенпорту, что Руби видели с новым ухажером и что если Джон не подсуетится, то упустит свой шанс! Тогда вечер станет просто идеальным.

Девушка сделала еще глоток коктейля и засмеялась: в своем идеально сидящем костюме, сшитом на заказ, Харрисон приближался к ней танцующей походкой. Он с удивлением разглядывал танцующие вокруг пары.

– А в ваших краях разве не было таких танцевальных залов?

Мистер Бартон, кивнув, улыбнулся, но в глазах его отразилась грусть.

– Были. Большинство танцевальных залов были либо для белых, либо для черных, а мулатов там не жаловали, если только это не были артисты. Нельзя сказать, что это официальная сегрегация. Мне было проще попасть в некоторые заведения, которыми владели белые, чем моим братьям и сестрам с более темной кожей. Но в других заведениях… мое лицо вызывало возмущение.

Он с деланым равнодушием пожал плечами, но Руби видела в его глазах боль.

Она отвернулась, зная, что и сама сделала поспешные выводы на его счет.

– Ну что вы, не надо меня жалеть.

– Я и не жалею, – фыркнула Руби. Она была уверена, что жалость от других людей ранит сильнее всего. Девушка выпрямилась и посмотрела ему в глаза: – Я знаю все только по слухам.

На этот раз взгляд отвел мистер Бартон. Он смотрел в бокал, крутя его в пальцах.

– Мои отец и мать вместе росли. Ну, почти. – Он замялся, а потом, видимо, принял решение. – Моя мать была рабыней, – сказал он. Молодой человек поднял голову и посмотрел Руби в глаза: – Они скрывали свою дружбу, а потом и любовь, пока не умер папин отец и пока мама не получила свободу. Они всегда держались особняком. – Легкая улыбка прогнала тень, только что омрачавшую его лицо. – Им, похоже, так было хорошо. И им никто не был нужен, не считая нас, детей.

Слухи оказались хуже реальности. Губы Руби скривились: она почувствовала горечь в горле. Девушка сделала глубокий вдох, вдруг осознав, что, даже если бы Харрисон Бартон не был плодом любви, а был бы рожден в результате насилия, она бы не стала испытывать к нему меньше симпатии.

– И вы уехали, – сказала она.

Мистер Бартон посмотрел на танцующие пары.

– Люди не понимают, что любовь моих родителей друг к другу такая же настоящая, как и любовь в любой другой семье. Они видят в ней некое предательство. Мама с папой ограждали нас от этого столько, сколько могли. Примерно как в случае с вашей подругой Оливией. Только у нас тогда не было денег, которые могли бы защитить нас от худших проявлений. Зато у нас была любящая семья.

Голос его был ровным. Слова не выдавали ни капли боли, которую мистер Бартон тогда чувствовал. Вместо этого он любовался движениями наиболее талантливых танцоров с чуть заметным выражением радости на лице.

– Я не выбирал эту судьбу, и я не могу ее изменить. Лучше сосредоточиться на том, что мне подвластно.

Руби изучала его. Как он может быть таким умиротворенным? У нее самой был взрывной темперамент и склонность никому не спускать обид. Руби Тремейн любила драматизм. «Вот так ты и оказалась здесь и делаешь вид, будто заинтересовалась этим мужчиной, уверенным в себе и не позволяющим внешнему миру влиять на то, что он внутренне знает». Девушка повертела крестик, который она теперь носила на цепочке. Слова мистера Бартона проникли в ее сердце и улеглись там наравне с ее собственными чувствами.

Богатство ее семьи истощилось, от него осталась лишь тень того, что у них было прежде. Тремейны старались никак этого не показывать в надежде, что попытка главы семейства баллотироваться в мэры окупится с лихвой, что воплотятся его мечты о том, чтобы помочь подняться и другим темнокожим предпринимателям. Но Руби смотрела на свою семью глазами других влиятельных темнокожих семей и белых бизнесменов, которые то появлялись в их кругу, то исчезали. И как бы она ни пыталась закрыть глаза на правду, их мнение будто незримыми когтями вспарывало кожу. Никто в полной мере не знал, насколько ее семья стеснена в средствах. Руби подозревала, что Оливия догадывается, но подруга была слишком тактична, чтобы заговорить об этом.

И тогда, несмотря на предостережение родителей, что их положение надо держать в тайне от всех, кроме все сужающегося круга семьи и прислуги, Руби сказала:

– Мы разорены.

Она выпалила эти слова, прежде чем успела передумать, и стала ждать, когда придет сожаление. Но оно