Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

— Билет номер восемь. Производство серной кислоты, — пробормотала Дашка, скучно разглядывая мелкие седые царапины на школьной доске.

Дальше все было ужасно. Она мялась, запиналась и шла красными пятнами. Внимательно разглядывала плакат со странными рисунками, изображающими производство серной кислоты в разрезе, и даже водила по ним стеклянной Тамариной указкой. И все косилась на Катьку, а та прятала глаза, и так продолжалось неизвестно сколько времени, пока у химички не кончилось терпение.

— Тяни другой билет! — замогильным голосом приказала побледневшая Тамара.

Она гордилась их успеваемостью, болела за свой предмет, уже щеголяла перед комиссией уровнем предыдущих ответов, и вдруг такое…

Дашка облегченно вздохнула, понимая, что вот еще пять минут позора, и про все остальное она с горем пополам на трояк расскажет.

— Ну, что ты, Мухина? Уснула? Какой билет?

На левой стене висели портреты великих ученых, положивших жизнь на то, чтобы выдумать всю эту муть. Солнечный зайчик весело перепрыгивал со щеки на лоб Менделеева и обратно.

— Билет номер девять. Производство металла.

Гром это был или взрыв хохота? Не важно, в любом случае — это был Армагеддон. Правда, тогда таких слов не знали — поэтому это был просто полный абзац.

Сколько длилось молчание, Дашка не знала даже приблизительно. Может, минуту, а может, двадцать — ей было все равно. Потому что она точно знала, что это — странный кошмарный сон.

— Так, все ясно. Хотя бы где применяется железо, ты знаешь?

— Знаю.

— Ну! Где?

Она поняла, что, если сейчас не ответит, ее расстреляют, прямо здесь. Может, в силу этих милитаристских мыслей, она сказала:

— В танковой промышленности…

Немного удивленная комиссия терпеливо молчала.

— Так. А еще где?

— Э-э… В танковой промышленности и… э-э…

— Даша, у твоего папы есть машина?

Этот совсем уж глупый вопрос задала завуч — каким-то дурацким, слишком веселым голосом, ласково глядя на ошалевшую Дашку.

— Есть… — ответила Дашка, не понимая, при чем здесь «четверка» ее отца, и смутно надеясь, что для нее экзамен на этом закончен.

Может, Марине Максимовне надо отвезти старый стол на дачу? И за это ей сейчас поставят три и перестанут мучить?

— Есть, — повторила Дашка.

— А она из чего сделана?

Дашка смирилась с тем, что ей никогда не понять этих людей. Никогда не постигнуть, чего они от нее хотят, почему глядят на нее с таким доброжелательным ожиданием. Внутри у нее все трепыхалось, и она была готова отвечать на все идиотские вопросы, не понимая их смысла.

— Из железа, — сказала Дашка.

— Правильно, — радостно одобрила завуч. — Ну, так где еще применяется железо?

Все замерли и облегченно занесли ручки над табелями.

— В танковой промышленности…

В лаборантской она стояла среди полок с реактивами и глотала слезы, шумно хлюпая распухшим носом. Растроганная Тамара никогда не думала, что эта пофигистка Мухина будет так переживать из-за ее предмета. Она с подозрением смотрела на эти рыдания и готова была уже поставить ей чуть ли не четыре. А у Дашки просто все вдруг вылилось, весь этот сумасшедший год — с экзаменами, с любовью, с Бахом. И она рыдала, всхлипывала и не могла успокоиться. А самое страшное было то, что Сима краснела от хохота и сгибалась под парту уже не с ней, а с Гусевой, и в ее глазах сквозь слезы смеха были видны сочувствие и сожаление, и еще что-то, отчего становилось очень горько, и она рыдала опять.

— Ну-у… перестань, Мухина. Э-э… перестань. В конце концов!

— Ставьте мне двойку, Тамара Ивановна! Мне уже все равно…

— Иди, Мухина, успокойся, отдохни, — озадаченно говорила Тамара и вытирала ей нос поеденным кислотой вафельным полотенцем.

Все-таки Тамара была человек, и по химии в Дашкином аттестате стоял трояк. Но это было уже действительно все равно.

В парке, на узкой лавочке, утонувшей в кустах белой сирени, Ильин ее жалел. Целовал в губы и подбородок и гладил по голове.

— Да на фига тебе эта химия, ты ведь гуманитарий…

Душистые сумерки закрывали от ненужных взглядов медленные тени лодок в парковом пруду.

— Угу… — соглашалась она и тихо всхлипывала, вспоминая плакат с непостижимым производством и сочувствующие Катькины глаза.

— В конце концов — что такое трояк по химии относительно весны? Смотри, какая сирень…

— Угу… — отвечала она и представляла, как бы они сейчас хохотали вместе, вспоминая этот экзамен.

Они сейчас небось и хохочут — на лавочке возле школы. Но почему-то Дашка была уверена, что если Сима и хохочет, то ей вовсе не так смешно, как кому-то кажется. Не так смешно, как если бы они хохотали с ней вместе, в лицах изображая отсутствующим на экзамене все это «производство».

Вот странно, приходя поздно вечером домой, Дашка, как ни пыталась, не могла вспомнить ничего конкретного из того, о чем они болтали, не замолкая в течение нескольких часов. А может, они молчали? Зато очень отчетливо воспроизводилось уверенное прикосновение его большой теплой ладони к шее и затылку, когда он поддерживал ее голову во время поцелуя. И еще запах его черно-зеленого полосатого свитера. Она вдыхала этот запах, уткнувшись носом в Сашкино плечо, пока он медленно перебирал пальцами ее волосы. Свитер пах немножко табаком, а немножко пирогами с капустой. «Неужели его мама каждый день печет пироги с капустой?» — с жалостью и уважением думала Дашка. Ей очень хотелось рассказать обо всем этом Катьке. Только она не могла ей позвонить. Ведь Катька с ней не разговаривала.

По литературе Дашка была отличницей и любимицей Нины Ивановны, потому совсем не готовилась. Она и так могла все, что угодно, поведать про любимого Базарова и нелюбимого Онегина. Однако… «Не везет мне в смерти — повезет в любви». В смысле — наоборот. Она рассказала про Маяковского, не выходя из сонной задумчивости, но второй вопрос билета поверг ее в ступор.

— Образ Кутузова в романе «Война и мир».

Она морщила лоб, честно пытаясь вспомнить то, чего не знала. В «Войне и мире» она читала исключительно мир, без зазрения совести пролистывая скучную войну.

— Кутузов… был маленький… и толстый… — удивленно повторила она вслед за добросердечной Лейлой Джапаридзе.

— Но в нем жил дух! — сделав руки рупором, старательно шептала Лейла.

— Но в нем жил дух…

Тут Лейлу отвлек сидящий сзади Генка, и она отвернулась.

— Какой дух? — удивленно спросила Нина Ивановна, даже оторвавшись от журнала.

Дашка смотрела на нее с не меньшим удивлением, пытаясь логически вычислить, какой дух мог жить в Кутузове. Она уже приготовилась к худшему, потому что Лейла, посчитав, видимо, что ее миссия выполнена, отвлеклась на Генку всерьез. Дашку прошиб холодный пот — соглашаться на двойку по литературе было более чем смертельно. Это было уже равносильно признанию в абсолютной правоте папы, это было реальной путевкой в прессовый цех.