Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова

Кате страшно понравилось, что крошка такая большая, амуравей такой маленький, и все-таки он старается, тащит, и она сказала об этомГлебу.

Глеб согласился. Он с детства любил сказку «Как муравьишкадомой спешил», а басню Крылова «Стрекоза и Муравей» терпеть не мог, и он сказалоб этом Кате.

Катя заинтересовалась, и он ей объяснил, что муравей неможет быть таким идиотом, глупость придумал баснописец Крылов. Ну подумаешь,стрекоза легкомысленна, ну и что тут такого!.. Это дело мужчины – и муравья! –помочь, выручить из беды, а как же иначе?

Катя подумала и сказала – у них в школе все наоборот. У нихв школе как раз считается очень прекрасно, когда девочка, например, упала иразбила коленку. Например, ее толкнули сильно, и она этой самой коленкойвъехала в батарею. И помогать ей никто не собирается. А, наоборот, все толпятсявокруг и смеются. А когда она, эта девочка, например, встать совсем не может,все начинают дразниться и кричать, что она «попрыгунья-стрекоза» и должнапрыгать на одной ноге!..

Глеб сказал, что это все глупости и детство, а тому, ктосмеется над чужой бедой, неплохо бы засветить, например, в ухо!.. А потомосторожно спросил у Кати, когда это она так упала.

Катя горестно махнула рукой, но Глеб был настойчив, и онизакатали штанину и долго рассматривали ее раны, довольно значительные и, какГлеб понял, болезненные. Содранная кожа подсыхала, трескалась, из трещинсочилась сукровица, джинсы изнутри подмокали и прилипали, и Глеб сказал, чтонужно было, во-первых, обязательно сказать матери, а во-вторых, заклеить ранупластырем.

На это Катя ответила, что, во-первых, матери она говорить низа что не станет, потому что в классе ее и так все считают маменьки-папенькинойдочкой и думают, что она все время ябедничает, а она никогда не ябедничает! Аво-вторых, пластыря у нее вообще-то нету.

Муравей был забыт.

Нужно было что-то срочно предпринимать. Бежать в аптеку запластырем и оставить дочку начальника в одиночестве на лавочке Глеб никак немог. Бежать с ней тоже не мог: в любую минуту могли вернуться родители, и тогдаразбитая коленка показалась бы праздником жизни по сравнению с громами имолниями, которые обрушились бы им на голову.

Катя смотрела на него с интересом, и именно в этот моментмладший лейтенант Звоницкий понял, что должен немедленно, не сходя с этогоместа, доказать глупышке, что первое дело мужчины – помочь, выручить из беды, акак же иначе?.. Иначе откуда девчонка узнает, что мужчины благородны, сильны ипризваны защищать, если он, Глеб, сию минуту ей это не докажет?!

И он придумал. У него была под курткой рация, допотопная,тяжеленная, а у водителя в «Волге» – аптечка. Глеб ушел в кусты, долго вызывалоттуда водителя, рация трещала, хрюкала, издавала еще какие-то дикие звуки, ивсе никак не получалось «соединиться», а когда в конце концов получилось,пришлось долго повторять, что именно ему, Глебу, нужно.

Все-таки пластырь водитель принес, коленка была заклеена, и КатяМухина потом полдня смотрела на Глеба Звоницкого, как, должно быть, уездныебарышни смотрели на героев войны двенадцатого года – с восхищением, обожанием идаже некоторым экстазом.

С тех пор прошла уйма лет, а это по-прежнему было одним изсамых светлых его воспоминаний. Вот он и к Инженерному замку потащился толькопотому, что когда-то на скамеечке изучал муравья, а потом заклеивал ободраннуюКатину коленку!..

Почему так получается, что все самое хорошее, светлое,понятное и… правильное бывает только в юности? Почему потом никак не удаетсянащупать это светлое и правильное, а получается только у счастливчиков, у«избранных», вроде Ястребова и его Инны?..

Следовало поторопиться, чтобы опоздание не стало«значительным», и через несколько минут Глеб уже ступил на средиземноморскуюплитку ресторана «Иль Грапполо».

Глеб этого ресторана не знал и, получив приглашение, неполенился, сунул нос в путеводитель, который всегда брал с собой. Именно вПитере ему решительно не хотелось попадать впросак. Лев Лурье, словнопосмеиваясь изнутри путеводителя, пообещал Глебу «домашнюю пасту, нежную рыбу,суп из ягод». А также «обширную винную карту», некоторую вальяжность и отчасти– да-да! – небрежность персонала и фейсконтроль с пристрастием.

Машин на крохотном пятачке перед решеткой почти не было –два каких-то джипа, тонированных и не слишком чистых, и легкомысленная дамскаяиномарочка со зверушками на передней панели.

Должно быть, таможенник еще не прибыл.

Ну и славно. Будет лишний повод напомнить ему, что «точность– вежливость королей» или «притворяйся вежливым – и привыкнешь», и ещекакую-нибудь назидательную школьную чушь в этом роде, чтоб уж окончательноубедить дурашку в том, что тягаться с Глебом ему не под силу.

Еще вдруг очень захотелось есть – что там у нас впутеводителе по части средиземноморской кухни?.. И Глеб решил, что обязательнопоест, даже если таможенник будет отравлять ему жизнь и портить аппетит! И еще,по странной особенности мыслей забираться куда не следует, ему вспомнилисьпирожки из палатки на углу улиц Ленина и Жданова в Белоярске. Там были самые вкусныепироги, и вся губернаторская охрана об этом знала. Глеб забирал Катю из школы,и они заезжали в эту палатку, и ели пироги, сидя на лавочке в чахлом сквере, иразговаривали «о важном» – о Катиных кавалерах, о «несправедливой» тройке поалгебре, о том, как Глеб на катере ходил к Гром-скале и какого там в прошлыйраз «взяли» омуля!.. Пироги были горячие, масляные, обжигали пальцы, и нужнобыло подставлять ладошку ковшиком, чтобы не уронить самое вкусное – начинку.

Почему-то так получилось, что Глеб больше уже никогда не елтаких вкусных пирогов.

Он потом ушел из губернаторской охраны, изумив Мухина иребят, с которыми проработал много лет, и больше никогда – ни разу! – неостанавливался возле палатки на углу улиц Ленина и Жданова!

Все эти воспоминания – и палатка, и Катя, и муравей в паркеИнженерного замка – были очень некстати, и, должно быть, из-за них Глебпроморгал стремительное движение, которое произошло возле неприветливых темныхджипов.

А может, проморгал потому, что был решительно не готов к тому,что случилось через секунду.

Грязная дверь распахнулась ему в лицо, он отшатнулся, инапрасно, потому что сзади, поймав это неуверенное движение, его сильно ударилипо голове. Так, что он стал валиться на бок, и вечерний питерский воздух как-тосгустился, стал вязким и перестал попадать в легкие. Все же Глеб не сразу упал,у него были выучка и тренировка, и они-то и подвели его. Он не видел нападавших– последнее дело сопротивляться, не видя противника, а он попытался. Он ударилнаугад и, конечно, не попал, зато окончательно потерял равновесие и тедрагоценные полсекунды, что у него были, чтобы сориентироваться или хотя бывдохнуть воздух.