Эта ласковая земля - Уильям Крюгер

– Вы думаете, это была бессмысленная война? – спросил Альберт.

– В мире есть два вида людей, Норман. Люди, у которых что-то есть, и люди, которые хотят то, что есть у других. Не проходит ни дня без того, чтобы где-нибудь в мире не было войны. Война, которая положит конец всем войнам? Это как сказать болезнь, которая положит конец всем болезням. Это случится только тогда, когда на земле не останется ни одного живого человека.

Моз показал: «Не все алчные».

Эмми перевела.

– Мальчик, я не знал ни одного человека, который не думал бы о себе больше, чем о других. – Он пристально посмотрел на каждого из нас здоровым глазом. – Давайте начистоту. Представься вам возможность освободиться от меня, вы бы перерезали мне глотку, верно?

Хотя я уже убил человека ради того, чтобы быть свободным, мысль о том, чтобы перерезать глотку Грозе Кабанов, вызвала тошноту.

– Только не я, – сказал я.

Гроза Кабанов допил принесенный самогон, посмотрел на прозрачную пустую бутылку и швырнул ее в стену сарая, где она разлетелась вдребезги, нарушив хрупкую близость, порожденную вечерней музыкой.

– Позволь кое-что сказать тебе, мальчик. Что бы ты ни считал невозможным, как только ты об этом подумал, как только это пришло тебе на ум, просто представил – это уже сделано. Только вопрос времени, когда твои руки выполнят.

Он схватил Эмми, вздернул на ноги, задвинул засов амуничника и запер нас в темноте.

Весь следующий день моросил дождь, и Гроза Кабанов нашел нам занятия в сарае. Мы точили и смазывали инструменты, следили за брожением, а он оставался в доме с Эмми. Я хорошенько осмотрел сломанный яблочный пресс возле дальней стены. Он явно испытал на себе чей-то сильный гнев. Я думал над вчерашними словами Грозы Кабанов о том, что как только нечто ужасное приходит тебе в голову, то когда ты это совершишь – только вопрос времени. Я не мог проникнуть к нему в голову или в сердце, но что бы там ни было, неважно, насколько ужасное, Гроза Кабанов был способен на это. Я продолжал думать про Агги, Софи и Руди, и мне становилось все любопытнее, что же с ними произошло. И одновременно я пытался придумать план побега.

В тот день, рассматривая все в сарае, я наконец придумал кое-что годное. На стене среди прочих инструментов висел большой моток толстой проволоки. Кусачками я отрезал кусок длиной два фута и загнул один конец.

«Что делаешь?» – показал Моз.

– Увидишь. Альберт, запри-ка меня в амуничнике.

Когда я оказался внутри и он задвинул засов, я просунул проволоку в дырку от сучка на одной из покоробленных досок двери и продвигал ее, пока крючок не зацепил ручку засова. Я аккуратно втягивал проволоку назад, а вместе с ней тянул и засов, и меньше чем через минуту освободился.

Альберт с Мозом смотрели на меня с восхищением.

«Когда побег?» – показал Моз.

– Как только освободим Эмми, – сказал Альберт. – Оди, спрячь проволоку под сеном в амуничнике. Ты молодец.

Похоже, дождь испортил настроение Грозе Кабанов. Или, может, это был вчерашний разговор. Во всяком случае, когда Эмми принесла нам ужин, он был молчалив и не взял с собой скрипку. Как только мы закончили есть, он велел Эмми собрать посуду и запер нас на ночь.

Дождь наконец прекратился, и тучи рассеялись. Взошла луна, и ее яркие желтые лучи проникли в щели в стенах сарая и полосами легли на пол амуничника. Я слышал, как сопят Альберт с Мозом, но сам не мог сомкнуть глаз. Я лежал и думал про Грозу Кабанов, про его плохое настроение и беспокоился об Эмми. Наконец я достал из тайника под сеном проволоку и подкрался к двери. Я просунул проволоку в дырку от сучка, зацепил ручку засова и медленно потянул назад. Когда засов отодвинулся, я приоткрыл дверь.

Мне на плечо легла рука, и я вздрогнул. Я резко развернулся и увидел освещенного полосами лунного света Моза.

«Куда идешь?» – «Эмми, – показал я. – Волнуюсь». – «Я тоже. Иду с тобой».

На большинстве ферм, где я бывал, держали собак, но у Грозы Кабанов их не было. Я все больше и больше думал о нем как о человеке, который настолько погряз в своем горе, что оно стало его дыханием, пищей и одеянием. Я понял: ничто, даже общество собаки, не способно уменьшить это горе. Я не знал истинной причины, но подозревал, что это связано с потерей жены и дочки. Или только с Софи, потому что я не слышал, чтобы он хоть раз упоминал имя жены. Мы с Мозом и Альбертом были для него всего лишь бесплатной рабочей силой. Но Эмми, должно быть, была для него чем-то еще или, может, обещанием чего-то другого. Но если она не выполнит это обещание, кто знает, на что способен Гроза Кабанов в своем отчаянии?

Мы крались к дому, наши длинные тени волочились следом. Из открытого окна лились звуки музыки из включенного радио. Я прижался спиной к стене и осторожно заглянул в окно. Комнату освещала масляная лампа. Гроза Кабанов сидел в одном из кресел и пил самогон из бутылки. Когда самогонный аппарат заработает, мы, наверное, сэкономим ему целое состояние. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл здоровый глаз. Я дал знак Мозу, и мы направились к задней части дома.

Окно в комнате Эмми было по-прежнему заколочено, но лунный свет проникал сквозь чистое стекло и падал на спящую в кровати Эмми.

Моз улыбнулся и показал: «Ангел». Потом показал: «Дьявол» – и кивнул в сторону главной комнаты.

«Не дьявол, – подумал я. – Но, может быть, человек, способный на дьявольские поступки»

Внезапно дверь в комнату Эмми распахнулась. На фоне света от лампы стоял силуэт Грозы Кабанов. Мы с Мозом упали на землю, и я затаил дыхание, надеясь, что он нас не заметил. Через несколько мгновений окно над нами затрещало. Все во мне кричало: «Беги!» Должно быть, Моз почувствовал мою панику, потому что накрыл ладонью мою руку и едва заметно покачал головой. Так мы лежали минут пять, замерев у задней стены дома, но больше ничего не случилось. Окно не разлетелось, и Гроза Кабанов не застрелил нас. Наконец мы поднялись на ноги и рискнули снова заглянуть в комнату Эмми. Она по-прежнему спала и снова была одна.

«Теперь назад», – показал Моз, и я пошел следом за ним к сараю.

Не успели мы пересечь двор, как открылась входная дверь и из дома вышел Гроза Кабанов с фонарем в руке. Он закрыл за собой дверь и, слегка пошатываясь, пошел в сторону сада.

«Освободим Эмми? – показал Моз. – Бежим отсюда?»

Я покачал головой и показал: «Он может быстро вернуться. У нас будут большие неприятности». Я глянул в ту сторону, где скрылся Гроза Кабанов. «За ним», – показал я.

Моз замотал головой и показал: «С ума сошел?»

Гроза Кабанов был достаточно далеко, так что я прошептал:

– Моз, куда ходит человек среди ночи?

«Отлить», – показал Моз.

– Он мог бы отлить во дворе. Идем, пока не поздно. – И я пошел.

Луна освещала скошенную траву между деревьями серебристым светом. Мы с Мозом держались в тени яблонь. Следовать за фонарем Грозы Кабанов было легко. Он направлялся к западной границе сада. Когда мы с Мозом добрались до последних деревьев, то увидели его в пятидесяти ярдах. Он стоял на коленях под одиноким дубом, согнувшись так сильно, что его лоб почти касался земли. Звук его громких рыданий мог бы разжалобить камень. Невозможно видеть такое обнаженное горе и не проникнуться сочувствием. Я слышал, как дети в Линкольнской школе плакали ночи напролет, и я слышал всхлипывания Моза, но не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь слышал, чтобы мужчина так плакал. Это навело меня на мысль, что какими бы большими или взрослыми мы ни были, где-то внутри нас всегда живет ребенок.