Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я припарковал машину на подъездной дорожке и просто сидел, потягивая пиво. Потом пустил к себе Ножку. Она пыталась облизнуть пивную банку, и мне пришлось объяснить ей, что пиво собакам вредно. Вероятно, оно вредно и парням, но мне хотелось поэкспериментировать. Открыть для себя тайны Вселенной. Хотя, конечно, я не думал, что «Будвайзер» мне в этом поможет.
Тут мне пришло в голову, что если я залпом осушу две-три банки подряд, то, наверное, здорово опьянею. Так я и поступил. И это сработало. Знаете, чувствовал я себя весьма неплохо.
Я стал размышлять.
О брате.
О Данте.
О папиных кошмарах.
Об Илеане.
После трех банок пива я не чувствовал боли, как после морфия, – но чуть иначе. Потом я открыл четвертую банку. Ножка положила голову мне на колени и замерла.
– Я люблю тебя, Ножка.
Я правда ее любил. Казалось, жизнь не так уж и плоха, когда сидишь в своем пикапе с собакой и пивом.
Многие парни убить готовы за то, что у меня уже было. Так почему же я не испытывал особой благодарности? Потому что я неблагодарный, думал я, вот почему. Так сказала Джина Наварро. Она умная. И она была права.
Я опустил стекло, и в машину пробрался вечерний холод. Погода менялась, приближалась зима. Лето не принесло мне того, на что я надеялся. И я сомневался, что зима исправит положение. Интересно, зачем вообще существуют времена года? Жизненный цикл. Зима, весна, лето, осень – а потом всё по новой.
Чего ты хочешь, Ари? – спрашивал я себя, наверное, из-за пива. – Чего ты хочешь, Ари?
И я сам себе ответил:
Жизни.
Что есть жизнь, Ари?
Откуда мне знать?
Глубоко внутри ты знаешь, Ари.
Нет, не знаю.
Заткнись, Ари.
И я заткнулся. И тут же подумал, что хочу кого-нибудь поцеловать – не важно кого. Кого угодно. Илеану.
Допив пиво, я поплелся в кровать.
Ночью мне ничего не снилось. Совсем ничего.
Двадцать три
В один из дней рождественских каникул, я упаковывал подарки для племянников, и мне понадобились ножницы. Я знал, что мама держит кучу барахла в комоде в гостевой, поэтому решил поискать там. Ножницы я в самом деле обнаружил – прямо на большом коричневом конверте, на котором стояло имя брата: «Бернардо». И я понял, что в этом конверте хранится все о его жизни. Целая жизнь в одном конверте. Я знал, что внутри есть и фотографии. Хотел разорвать конверт, но не стал. Даже ножниц не взял и притворился, что ничего не видел.
– Мам, – позвал я. – А где ножницы?
Она принесла их мне.
Вечером, достав дневник, я принялся писать его имя:
Бернардо
Бернардо
Бернардо
Бернардо
Бернардо
Двадцать четыре
Дорогой Ари!
Я так и представил, как ты лежишь в кузове своего пикапа и смотришь на звезды. Мысленно нарисовал картину. Шлю тебе свою фотографию у рождественской елки. И подарок. Надеюсь, тебе понравится.
С Рождеством, Ари.
Данте
Открыв подарок, я улыбнулся.
А потом рассмеялся.
Это была пара крошечных кроссовок. Я сразу понял, для чего они. Чтобы повесить на зеркало заднего вида. Так я и поступил.
Двадцать пять
На следующий день после Рождества я отработал восьмичасовую смену в «Угольке»
Папа мне разрешил, потому что в школе были каникулы. Я работы не гнушался.
Правда, был там один парень – настоящий мудак, но я не обращал внимания на его болтовню, а он даже не замечал, что я его не слушаю.
В тот день он предложил затусить после смены, но я отказался:
– У меня уже есть планы.
Он спросил:
– Свиданка?
– Ага, – ответил я.
– Есть подружка?
– Ага, – сказал я.
– Как зовут?
– Шер.
– Да пошел ты, Ари, – сказал он.
Кажется, у кого-то проблемы с чувством юмора.
Когда я пришел домой, мама разогревала к ужину тамале[36]. Я обожал домашние тамале. Особенно мне нравилось подогревать их в духовке, хотя обычно никто так не делал. Но после духовки они, чуть подсохнув, становились хрустящими, а кукурузные листья слегка подгорали и начинали пахнуть костром. В общем, мне это ужасно нравилось, так что мама разогревала парочку в духовке специально для меня.
– Тебе звонил Данте.
– Правда?
– Да.
– Обещал перезвонить. Я сказала ему, что ты на работе.
Я кивнул.
– Он не знал, что ты устроился на работу. Сказал, что ты не упоминал об этом в письмах.
– Какое это имеет значение?
Она покачала головой.
– Может, и никакого.
Я знал, что мама сделала какие-то выводы, но вслух она говорить ничего не стала. Чему я был только рад. Тут зазвонил телефон.
– Наверное, это Данте, – заметила она.
Это был в самом деле Данте.
– Привет.
– Привет.
– С Рождеством!
– В Чикаго сейчас снежно?
– Нет. Хотя очень холодно. И пасмурно. И очень-очень-очень холодно.
– Звучит здорово.
– Мне это даже нравится, но от серости я устал. Говорят, в январе будет еще хуже. И в феврале, возможно, тоже.
– Вот отстой.
– Ага, тот еще.
На линии повисла тишина.
– Значит, ты устроился на работу?
– Ага. Жарю котлеты в «Угольке». Пытаюсь скопить немного денег.
– Ты мне не говорил.
– Да это ерунда. Просто тупая подработка.
– Что ж, много ты не скопишь, если будешь покупать такие красивые альбомы для своих друзей.
Я слышал в его голосе улыбку.
– Значит, книга уже пришла?
– Держу ее на коленях. Лоренц Эйтнер, «Плот “Медузы”. О картине Жерико». Очень красивая книга, Ари.
Мне показалось, что он сейчас расплачется. И я прошептал про себя: не плачь, не плачь. Казалось, он меня услышал – и плакать не стал. А потом он спросил:
– Сколько котлет ты пожарил, чтобы купить эту книгу?
– Вопрос в стиле Данте.
– Ответ в стиле Ари.
Мы расхохотались и долго не могли остановиться. Я ужасно по нему соскучился.
Когда я повесил трубку, то почувствовал легкую грусть. И радость тоже. Пару минут я думал о том, как было бы здорово, если бы мы с Данте жили в мальчишеской вселенной, а не во вселенной почти-взрослых-мужчин.
Мы вышли на пробежку – я и Ножка. Говорят, у каждого парня должна быть собака, и я с этим согласен. А Джина говорит, что парни сами