Вечером во ржи. 60 лет спустя - Джон Дэвид Калифорния

Спасибо вам, говорю я ей.

Однако же недалеко я ушел. На полпути к лифту слышу, как она кричит из номера.

Мистер, обождите!

Вылетает из дверей, как будто у нее петарда в заднице, но тут же умеряет прыть, завидев меня в коридоре. Запыхалась, останавливается через слово, чтобы набрать воздуху.

Уф, мистер, уф. Вот, забыли. Уф, и впечатывает что-то мне в грудь: не сразу соображаю, что это блокнот. Блокнот для записей, старый, потрепанный, с ветхими уголками, пожелтевший от времени, на обложке никаких опознавательных знаков. Я безропотно прижимаю его к себе, даже не пытаясь объяснить, что эта вещица не моя. У меня просто сил не осталось для объяснений. А кроме того, если к тебе попала какая-то вещь, то это неслучайно. Спускаясь на лифте, я под шуршанье тросов начинаю понимать, что уже никогда не буду прежним, потому что оставляю позади кое-что важное. Не знаю, что творилось со мной в последние дни и почему раз за разом у меня, как говорится, случался облом. Вся штука вот в чем: я по большому счету всегда жил с таким же ощущением, как в эти дни, – у меня, если честно, никогда не было желания покончить с собой.

Из отеля перехожу через дорогу, чтобы зайти в угловой мини-маркет. Совершенно забыл про этот блокнот; открываю холодильник, наклоняюсь за картонкой молока – и блокнот выпадает у меня из нагрудного кармана. Валяется на полу под лампой дневного света, сам едва ли не бликует, а я себе думаю: надо же, как странно. Наклоняюсь пониже, разглядываю внимательнее, но подбирать не спешу. Обложка действительно гладкая, однако в правом верхнем углу виднеются три меленькие буковки, выведенные от руки. Навскидку – чьи-то инициалы, но чьи – ума не приложу. Вероятно, проще всего было бы полистать эту чертову штуковину – может, найдутся в ней какие-нибудь подсказки, а еще лучше – отнести обратно в гостиницу – и пусть разбираются сами. Но есть в этом блокноте что-то необычное. Смотрю на него – и поеживаюсь. В конце концов поднимаю с пола. Теперь лампа его не освещает, но сам он вроде как светится изнутри. Буковки J. D. S. на глазах делаются выпуклыми, сходят с обложки и зависают в воздухе; тут уж, конечно, у меня пропадает всякая охота совать туда нос. Сую блокнот обратно в карман и направляюсь к кассе.

На улицах, примыкающих к автобусному вокзалу, пульсируют огни. Нью-Йорк – это заведенная до упора механическая игрушка: кружится, кружится, черта с два остановишь. Всюду жуткая грязь, но порой возникает желание вылизать его дочиста, окатить из шланга все автомобильные покрышки, отскоблить прилипшую к тротуарам жвачку, а потом и самому очиститься в струях теплого воздуха, что вырываются из подземки. Как раз такое желание нахлынуло на меня и сейчас, а я стою среди этого бедлама и не могу сообразить, какой мне нужен автобус.

По какой-то причине блокнот этот не дает мне покоя и наводит на безумную мысль: если сесть в автобус, идущий в северном направлении, то мне обязательно выпадет удача. Какая именно, за какие такие заслуги – не имею ни малейшего понятия, но прежде всего надо вернуть блокнот владельцу. Сам не знаю, почему это для меня так важно; втемяшилось – и все тут.

В этом мире для всего есть причина; происходят какие-то события, а ты шагаешь по жизни, ни о чем не догадываясь, потому что не видишь общую картину. Но это и не обязательно: жизнь сама приведет тебя в такие пункты, которые – по какой-то причине – предназначены для тебя одного. Об этом я и веду речь. Думаю, блокнот тоже не без причины оказался у меня в кармане, а причина в том, что мне предначертано его вернуть. Одному богу известно, что там внутри. Может, рецепт лекарства от рака. Я уверен: была бы жива Мэри, блокнот нашла бы она, и уж она бы ни перед чем не остановилась, чтобы вернуть его безымянному владельцу. Это было у нее в крови: во всем видеть смысл, считать себя маленьким кусочком великой мозаики.

У меня еще остаются важные дела. Повидаться с Фиби, повидаться с сыном, сказать им обоим, что я их люблю. Все остальное – ерунда, теперь я это очень хорошо понимаю. Но прежде всего – этот блокнот.

Более других меня привлекает автобус до Бостона. Убеждаюсь, что выбор сделан правильно: салон заполнен лишь наполовину, и я вольготно раскидываюсь на двух сиденьях. Через несколько часов пути выхожу и сразу ощущаю перепад температуры. Воздух тут студенистый и влажный, как открытая устрица, и пробирает до костей. Минут двадцать слоняюсь по автовокзалу, надеясь придумать следующий пункт назначения. Нутром чувствую: надо ехать дальше, это не конец маршрута, – и скоро оказывается, что я прав.

Увидел – и сразу понял: то, что нужно. Название обозначено над лобовым стеклом автобуса печатными белыми буквами, и буквы эти выпуклые, как на обложке блокнота, – разве что слепой не заметит. «Корниш». У этого названия чудной привкус, как у диковинного блюда, но когда распробуешь – самое то.

Опять мчимся к северу; чем дальше, тем сильнее кровоточат деревья. За окном – бойня мертвых листьев, неподвижно и мокро свисающих с крюков в потолке.

Автобусный вокзал в Корнише совсем маленький: стоянка в один ряд да объявление о продаже билетов, прикрепленное над окошком местного почтового отделения. Стою на тротуаре возле этой импровизированной билетной кассы, провожаю глазами автобус и выжидаю еще с минуту, чтобы попривыкнуть к этому городку и не вызвать переполох своим вторжением. По-моему, я сюда вполне удачно вписываюсь, потому что Корниш предстает передо мной городом стариков. Вижу их у почты, вижу их возле церкви, что дальше по улице. С черепашьей скоростью, судорожно вцепившись в баранку, старики разъезжают по Мейн-стрит в длинных, сверкающих автомобилях.

Перехожу на другую сторону и направляюсь к бензоколонке, чтобы взять чего-нибудь попить. В магазинчике пусто, если не считать старика за прилавком.

А вы не здешний, отмечает он, когда я ставлю на прилавок банку кока-колы.

Присматриваюсь к нему, чтобы сообразить, в каком смысле он это сказал, но ответа не нахожу. Физиономия у него непроницаемая, так что понимай, как хочешь.

Верно, говорю. Дело у меня тут.

Сказал – и сам понял, что брякнул не то, прямо как в дешевом боевике: дескать, меня столичная мафия прислала разобраться кое с кем из местных.

Мне в руки, продолжаю, попал некий блокнот – и впервые после захода в мини-маркет извлекаю его из кармана, просто в подтверждение своих слов.

Старик берет его и держит перед глазами на расстоянии вытянутой руки. Щурясь, разглядывает обложку, а потом поспешно возвращает мне блокнот и отпирает кассу.

На что вам это? – мычит он и давит на кнопки сильнее, чем требуется.

Мне уже расхотелось уточнять, что он имеет в виду.

Возможно, между владельцем блокнота и этим стариком тлеет давняя вражда, но я не собираюсь вникать. Моя задача – доставить блокнот по назначению, а потом заняться более важными делами; даже не попрощавшись, ухожу с купленной банкой кока-колы.

Шагаю по центральной улице. В ногах ни слабости, ни усталости, так что немного пройтись – одно удовольствие. Издали замечаю почтовый фургон, припаркованный на обочине; почтальон тащит к одному из домов новенький почтовый ящик и оставляет на крыльце. Он как раз сошел с садовой дорожки на тротуар, когда я поравнялся с его фургоном.