Королевство белок - Юлия Тулянская

— От бича, Ирица… А что ты сама травник не пьешь? Все со мной возишься.

— И я потом буду, — обещала лесовица.

Зоран приподнялся на топчане.

— Я служил во Флагарно, — он глубоко задумался. — И вели мы войну с вольным городом Тиндаритом. Как-то раз была у нас хорошая стычка. В верховьях реки на нас напали тиндаритские «волки». Это их особые войска, мастера на всякие обходы и засады. Ну, начали они задавать нам жару. А мы, Ирица, наемники, нам деньгами плочено. Да и жалованье-то задерживали… Конечно, своя шкура дороже денег. Мы побежали. А потом, во Флагарно, выстроил нас военачальник. Сперва говорит: вы крысы, трусы, подонки. А потом велел бичевать каждого десятого. Я и попал под бичи. Вот только до смерти меня не забили. Очень уж я здоров. Сняли меня со скамьи, увидали, что жив. Ну, говорят, пускай живет, раз не сдох, — добродушно, как о давно забытом, закончил Зоран.

— За что люди воюют? — спросила Ирица.

— Да мне-то откуда знать? — слегка повел плечом Зоран. — Меня наймут, скажут: «Сегодня те, у кого знамена синие, будут враги». Ну и идешь на них. Правители, может, поссорились, или спорные земли у них, или за веру, или за еще какую-нибудь справедливость… Конечно, и от врага мы, бывало, бегали. Правитель думает, что за него надо умирать. А наемник — нет, он так не думает. Наемник думает, что, если будет дураком и даст себя убить, кто тогда пропьет его жалование? Я не трус, Ирица. Я бы и насмерть мог стоять, не побежал бы. Но только для этого мне надо, чтобы за мной был порог моего родного дома. Если позади — он, то не отойду, пока на копья не подымут.

Ирица вздохнула и погладила Зорана по руке.

— Зоран! — сказала она. — Вокруг тебя было много зла, а в тебе совсем нет злости. Я чувствую. Как хорошо, что ты жив, и Илла теперь с тобой, — она улыбнулась. — Я за нее рада.

— А уж как я-то рад! — Зоран тихо засмеялся. — Она — хозяйка моя! Пусть посадит меня на цепь во дворе — не обижусь, только уж и чужих к ней никого не подпущу!

Иллесия с улыбкой посмотрела на него. Вдруг она тихонько запела:

У меня был целый мир зеленого цвета,

Мир сияющего полдня, мир вечного лета.

И зеленые холмы, и лесные дали

Ни заката, ни зимы никогда не знали…

Значения слов Илла не понимала. Она сама не помнила, когда выучила наизусть песню Зорана, которую он часто пел на своем родном языке:

Изумрудные луга тянулись до окоема.

У меня был целый мир, но не было дома.

— Ну, теперь пора выкупать твоего товарища, — сказал Зоран Хассему.

— Нам с Хассемом нельзя, — покачал головой Берест. — Мы в тот двор ходили пилить дрова. Скажут: вот так поденщики, то работали за медные гроши, то вдруг раба вздумали покупать! Как бы чего не вышло… Пускай идет Илла, а я ее провожу.

— А ей что сказать про себя хозяину? — забеспокоился Зоран.

Илла возмутилась:

— А с чего нам перед ним отчитываться? Мы же не подарка просим, а деньги платим! Ну, ладно, — смягчилась она. — Если что, я скажу, что Энкино — мой родственник. Его родители с юга, как и мои. Пускай он будет мой двоюродный брат или племянник.

…Энкино чистил овощи в углу на кухне, когда кухарка толкнула его в бок.

— Чокнутый, а чокнутый? Не слышишь? Тебя зачем-то на господскую половину зовут.

Энкино действительно не слышал. Он вспоминал встречу с Хассемом. «И встреча эта — просто насмешка судьбы, — думал Энкино. — Как будто какие-то злые силы посмеялись: подразнили, показали выход, а потом захлопнули дверь. Хассем от доброты душевной пообещал, а потом и ему, видно, досталось от хозяина…»

— Кто зовет? — встрепенулся Энкино, оглядываясь.

— Ты прямо как сыч, если его днем разбудить. Опомнись! — сказала кухарка. — Вон, из господских человек пришел, зовет.

Энкино пожал плечами, поставил на пол миску с овощами и побрел к выходу. В дверях стоял посланный с господской половины челядинец.

— Это ты Энкино? И долго тебя ждать? — недовольно сказал он. — Живей.

«Не иначе как хозяину приспичило поговорить о философии, — горько усмехнулся Энкино. — Уточнить цитату».

Господин, знаток древних философов, не вспоминал о нем с тех самых пор, как купил и наказал за дерзость.

За столом сидел управляющий, а прямо посреди его просторного покоя стояла черноглазая девчонка лет двадцати в дешевом красном платье, с черными волосами до плеч, неровно обрезанными ножом. «Южанка», — отметил Энкино. Новая рабыня, из Соверна? Оставалось только гадать, зачем в таком случае нужен он сам. Как переводчик?

Управляющий процедил сквозь зубы:

— Этот и есть твой двоюродный брат?

— Да, — вдруг ответила девчонка. — Он самый и есть.

Управляющий пожал плечами.

— Давай деньги, получи расписку и забирай.

Девушка принялась отсчитывать деньги.

«Вот как? Не новая рабыня, а новая хозяйка? — удивился Энкино. — Только с какой стати я ей брат? Неужели?..» Девушка получила расписку и спрятала ее за вырез платья.

— Пойдем, братец, — улыбнулась она Энкино.

Энкино, бросив взгляд на управляющего, последовал за ней.

— Что происходит, госпожа? — спросил он, когда они уже выходили из дверей дома на крыльцо.

— Ты меня смотри так больше не называй, братец, — подмигнула девушка. — А то наши засмеют! Пошли скорее.

Энкино, ничего не понимая, шел за нею к воротам особняка.

Ворота открылись, и девушка слегка подтолкнула Энкино, пропуская вперед.

— Ну, вот и мы, — сказала она.

Энкино во все глаза смотрел на тех, к кому она обращалась. Двое ждали за воротами. Это были Хассем и тот, кого он называл своим хозяином.

Первый день Энкино в Богадельне был так необычен, что юноша время от времени задавался вопросом: уж не снится ли ему сон? Не веря своим глазам, он разглядывал возмужавшего Хассема, который два года успел отработать на каменоломнях и бежать. Хассем сказал, что Берест вовсе не хозяин ему, а сам — беглый невольник.

Хассем с Энкино ушли на огромный, замусоренный пустырь, полого спускавшийся к реке. Оба приятеля сели у ветшающей стены, сквозь которую прорастала трава везде, где был хоть маленький выступ, и она могла зацепиться корнями. Корням хватало щепотки пыли, что накопилась между камней за много десятков лет.

Энкино был теперь одет, как простой горожанин. Внешне он мало напоминал недавнего раба, — он скорее походил на человека, который долго и тяжело был болен. Но Хассем замечал, что, если поблизости появляется посторонний, Энкино настороженно следит за ним взглядом. Порой он резко замолкал и задумывался, тревожно оглядывался и понижал голос при разговоре, его глаза начинали беспокойно блестеть.