Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

– Мне нравится тот момент, когда ешь еду, которую не пришлось готовить, – отвечает он. – А потом еще и посуду мыть не надо? Отлично. Но они взяли и все разрушили, пустив туда людей.

Что-то в его интонации, как быстро и не задумываясь он отвечает, подсказывает, что он как минимум размышлял об этом прежде. Отрепетированное оправдание. Но я все равно в восторге и хохочу так, что листья трясутся. Мы оба запрокидываем головы вверх. Снова идет дождь, крупные капли бешено колотят по зеленому куполу где-то высоко над нами. Наши взгляды пересекаются, Уэсли по-прежнему тепло улыбается. Аромат какао и корицы улетает, исчезая, розовые неоновые отблески снова превращаются в солнечные лучи таинственного золотисто-зеленого оттенка. Цвет неба перед бурей.

– Похоже, пора обратно, – с неохотой констатирую я. Нужно было постараться и убрать разочарование из голоса, но у меня не выходит.

– Осторожно! – предупреждает он. Руки и ноги у меня онемели, от сидения на земле стало холодно. Привожу себя в вертикальное положение и успеваю отойти как раз вовремя: он спрыгивает и с глухим звуком приземляется рядом.

Мы перебегаем через каменный мост, дождь барабанит все сильнее, а я даже не замечаю, куда и в какую сторону мы направляемся. Уэсли, наверное, по этому лесу и с закрытыми глазами пройти бы смог: он не смотрит под ноги, поворачивает, не думая, то туда, то сюда, едва касаясь моей талии, будто боится, что иначе я потеряюсь. До особняка мы добираемся дрожащие и промокшие насквозь, но на мне хотя бы дождевик, а на Уэсли даже куртки нет. Рубашка прилипла к коже, он оборачивается, и с волос срываются капли. Как невероятно красиво.

– Я разожгу камин, – решает он, что совершенно бесполезно, потому что отопление у нас газовое.

– О-о-о, хорошая идея.

Уэсли поспешно проходит в гостиную. Стаскиваю с себя куртку, пытаясь причесать растрепанные волосы пальцами, скидываю обувь. Уже делаю шаг следом, как он проходит мимо, на кухню. Берет веник.

– А он тебе зачем?

– Чтобы подметать, – кивает на потолок он. – Пора обратно наверх. Перерыв закончен.

Не знаю, на что я надеялась – хотя нет, знаю. Надеялась, что он разожжет камин, и мы еще поговорим. Хотела снова увидеть его улыбку. Ощутить неожиданное тепло от разговора, от его голоса – оно мне нужно, как тепло от огня. Я же только узнала, каково это.

– А.

Его пальцы слегка касаются моих, когда он проходит мимо, едва-едва, микроскопическое соприкосновение клеток кожи – случайно, Мэйбелл, это совершенно точно и абсолютно было случайно – но случайно или нет, на следующие двадцать секунд я просто замираю на месте. Что же я делаю?

Бреду в гостиную, пытаясь прогнать разочарование. И замечаю то письмо, которое я ему написала. Он что-то нацарапал поверх.

Не написал. Нарисовал.

Никаких границ, только тени указаны штрихами, а по одному из диванчиков надпись: «ВПВ? Энчиладас были вкусные. Спасибо». Нарисованная от руки вывеска с моим именем, на прилавке – надкусанный пончик. Это моя кофейня. Он нарисовал мою кофейню.

А внутри нее – двоих людей. По коже пробегают мурашки, сменяясь приятным ощущением, когда я понимаю, что он расположил нас именно так, как я и представляла: меня за прилавком, себя – напротив, на предпоследнем стуле. Нарисованные, мы чуть наклонились друг к другу, как раз так, чтобы можно было заметить. Он преувеличил, в то же время сделав себя ниже и не таким широкоплечим, будто видит себя меньше и ниже, чем на самом деле.

Не могу отвести глаз от миниатюрной Мэйбелл. Это быстрый набросок, не такой тщательно выписанный, как тот портрет, что я нашла у него, практически фотографический, но мне нравится, как он видит меня. Дружелюбные ямочки на щеках от улыбки. Две разные заколки в волосах. Я рассказала ему про кофейню Мэйбелл в параллельной вселенной, чтобы восстановить баланс, вернуться на тот уровень отношений, что был прежде, но, похоже, мы случайно свернули на другую дорожку. Под названием «Посмотрим, куда ведет эта тропинка».

Где-то высоко в облаках, среди мерцающих звезд и туманностей, неоновая вывеска лениво крутится у входа в маленькое уютное убежище, где все идет по плану и не происходит ничего неожиданного.

Никто этого не видит, но вывеска разгорается все ярче и ярче, начинают лететь искры. Стены трясутся. Из уложенного плитами пола выныривает огромный белый дуб, прямо в центре кофейни. Разворачиваются гигантские корни, расползаясь до стен, пробираясь между зеркалами в рамах, а в каждом стекле теперь отражается пара вопросительно смотрящих карих глаз, улыбка, будто неожиданная для самого обладателя, и протянутая рука.

Бум! На часах четверть двенадцатого, и либо это мои уставшие нервные клетки сами себе что-то придумывают, либо в только что починенном кухонном лифте завелся опоссум. О-о-о-очень медленно открываю люк, разрываясь между облегчением и озадаченностью. Внутри обычный блокнот на пружинке, наверняка Вайолет наткнулась на него на распродаже школьных товаров: правый нижний уголок загнулся, листочки шуршат, переворачиваясь. Послание из цивилизации! А я уже почти и забыла, что я не последний человек на Земле. От стольких часов отдраивания ванн хлоркой и не такое почудится.

Первая строчка жирно перечеркнута в попытке скрыть слова «Привет, Мэйбелл».

Он решил зачеркнуть бедное безобидное приветствие и сразу перейти к «Что за станцию ты слушаешь».

Фыркаю. Щелкаю ручкой, которую он вставил в пружинку, и пишу очень большими буквами: «ПРИВЕТ, УЭСЛИ», а потом продолжаю нормально: «Это WKGE. Также тебе стоит знать, что я вычистила до блеска все восточное крыло, включая библиотеку. Посмотрим, что ты на это скажешь!»

Отправляю блокнот обратно, а потом принимаюсь за западное крыло, которое выглядит все же не так пугающе, как восточное. Здесь Вайолет ставила коробки и контейнеры с вещами прямо в коридоре, а не распихивала по комнатам, и успевала заставить дверные проемы прежде, чем сами комнаты сдавались на милость барахольному монстру. За каждой дверью меня встречает холодный воздух, судя по запаху – двухсотлетний. Я уже настоящий специалист, брызгаю освежителями воздуха во все стороны, но здесь просто склеп. Запах впитался в ткань – в гобелены, ковры, портьеры. Они мне нравятся, все-таки историческая ценность, но если их чистить по-настоящему, как нужно, боюсь, они развалятся у меня в руках. Придется выбросить.

Прохожу мимо кухонного лифта, и блокнот уже там, с ответом от Уэсли:

«Я вычистил до блеска оба крыла, кроме двух ванн и последней спальни, которую никак не могу открыть. Не волнуйся, догонишь меня через месяц-два».

Это побуждает меня взяться за дело всерьез. Хватаю швабру и бегу в комнату: буду работать хоть всю ночь, если это поможет обогнать его. Дверь вначале слегка заедает – за все эти годы дерево то рассыхалось, то разбухало при изменении температуры, и рама деформировалась. Отопление не включали так долго, что некоторые двери теперь напоминают отражения в кривых зеркалах.