Застенчивость в квадрате - Сара Хогл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ответил.
«ВПВ?
Энчиладас были вкусные. Спасибо».
И это все, что он может сказать? Смотрю на него, прищурившись.
– У тебя есть с собой ручка?
– У меня всегда с собой ручка. – Опустившаяся из импровизированного гамака рука бросает требуемое мне на колени.
Ну что ж, хорошо.
«ВПВ – это В параллельной вселенной», – пишу я.
Он читает, а потом спрашивает вслух:
– Какая она?
– Моя кофейня?
– Да.
Не могу понять, он спрашивает о подробностях, чтобы просто посмеяться, или ему искренне любопытно. Не то чтобы это имело значение. Мне все равно, что он думает обо мне.
Зажмуриваюсь, представляя свою кофейню, но на долю секунды в воображении появляется коттедж. Наверное, сейчас уже можно признать, что втайне, про себя, мне все-таки важно, что он думает. И, мне кажется, ему тоже важно, что я думаю о нем. Наверное, это что-то значит?
– Снаружи кофейня вся в тумане, но там висит розовая неоновая вывеска, – сообщаю я. Мысленно берусь за ручку. – Ты открываешь дверь, звенит колокольчик. Тебя окутывает волна прохладного воздуха, как если бы ты из-под дождя зашел в комнату с кондиционером. Внутри пахнет какао и корицей.
– Ты готовишь там пончики?
– Да. – Я чувствую, что улыбаюсь. – Лучшие в той вселенной.
– И в этой вселенной тоже.
Мне очень, очень нужно было это признание, это правда. Также правда и то, что от похвалы я смущенно поеживаюсь.
– Пол покрыт сверкающей плиткой, напоминающей рябь на озере, которая поднимается до середины стен. Сами стены бледно-бледно сиреневые, украшены зеркалами всех форм и размеров. Растения с плотными жесткими листьями свисают из кашпо, выглядывают из больших напольных горшков. Везде развешены плакаты с изображениями фантастических мест. В реальной жизни от моего прикосновения умирает любой росток, но тут у меня просто талант к садоводству. – Открыв один глаз, бросаю осторожный взгляд на Уэсли. Он что-то пишет, чуть улыбаясь – наверное, бессознательно. Я начинаю говорить быстрее.
– Вокруг столов красные виниловые диванчики, высокие стулья за черной барной стойкой, на ней старомодный кассовый аппарат. В углу музыкальный автомат. Везде мерцают разноцветные огоньки, а на витрине множество разных пончиков.
– Каких? – перебивает меня он.
Я тот еще сумасшедший любитель выпечки. И о том, «какие», могла бы слагать стихи.
– С корицей и с сахаром, с шоколадно-клубничным муссом. Булочки с карамелью и арахисом. Мягкие брауни с пудрой.
– Здорово.
– Коричные завитки, – продолжаю я. Чем дольше говорю, тем легче получается, да и в любом случае, чего стыдиться? Моя кофейня действительно впечатляет. – Датские булочки, «медвежьи когти». Воздушные французские пончики бенье. Тыквенные чизкейки. Сливочные тянучки. Мексиканский горячий шоколад. Пончики с любой возможной начинкой: с малиной, яблоком, лимонным кремом, черникой. – Все, теперь я проголодалась. – Еще на прилавке стоит старинный дисковый телефон, который мигает красным, когда пора возвращаться в реальный мир. Рядом с ним подставка в виде торта в глазури, специально для ламингтонов[6]. Половина в традиционной кокосовой обсыпке, другие украшены лесными орехами. – Ловлю себя на том, что жестикулирую, будто Уэсли тоже все это видит, и его улыбка становится шире.
Мысли врезаются друг в друга, из них уже настоящая гора, точно от столкнувшихся тридцати машин сразу – и все из-за этой улыбки.
Я видела Уэсли слегка под впечатлением, но никогда не замечала, чтоб ему что-то нравилось. В груди становится тяжело, будто повысили давление: не могу шевелиться, двойная гравитация приковала меня к месту. Но сердце легкое, как воздушный шарик.
– Ну что? – выпытываю я. – Что думаешь?
– Думаю, – мягко отвечает он, – что хотел бы попасть в эту параллельную вселенную и купить у тебя коричный завиток.
– Когда захочешь, – с трудом выдавливаю я. – Мы открыты круглосуточно.
– Столько дел, столько дел. – Теперь он такой задумчивый, серьезный. – А кофейный торт вы готовите?
– Только посмотрите, – взмахиваю рукой я. – Как раз появился в меню.
– Сладкий чай?
– Сэр, у нас кофейня. Не то чтобы я уделяла собственно кофе так много внимания; кажется, меня больше заботят пончики. Мы предлагаем кофе, воду, масалу и горячий шоколад, – загибаю пальцы я, перечисляя. Стоит мне оказаться в своих мечтах, напитки появляются сами собой в простых глиняных кружках. Весь процесс, как с выпечкой, до мельчайших деталей я не продумываю. В конце концов, у девушки должны быть приоритеты.
– Только посмотрите, – тоже взмахивает рукой Уэсли. – Сладкий чай появился в меню!
Он что, играет со мной?
– А вот и нет, – с широкой улыбкой отвечаю я.
– Ну вот же, сразу над маккиато. Разве не видите? – И взгляд такой серьезный. Отблески неоновой вывески из далеких миров долетают и досюда, тронув розовым его щеки. Я видела это его выражение раньше, просто тогда не могла отличить «мило-серьезное» от «устрашающе-серьезного». – Клиент всегда прав.
– Так и есть. Что ж, держите ваш сладкий чай. – Слышу, как мягко стукает глиняная чашка о прилавок. Музыкальный автомат оживает, наполняя кофейню звуками природы: щебечут птицы, журчит ручей.
– Спасибо. Стойте-ка. Ох.
Поднимаю голову. Уэсли сидит на барном стуле прямо за стойкой напротив меня. И улыбается мне с ветки дерева. Оба варианта сбивают с толку, и в то же время оба реальны.
– Что-то не так?
– Сахара недостаточно. Стоило бы научить вас готовить настоящий сладкий чай.
Точно, он играет со мной.
Забираю чашку, заглядываю внутрь:
– Выглядит нормально.
– Почему он вообще у вас в меню, если вкус такой? Ну в самом деле.
– А, понимаю, что случилось. Я перепутала чай с большой банкой на стеллаже, вон той, с черепом и скрещенными костями. И тремя большими «XXX». – Рисую черточки в воздухе. – Упс.
– С последним вздохом оставлю тебе положительный отзыв. Ради капитализма.
– Вот, в этом вся я. Стоит мне пойти в ресторан – и они могут мне хоть миску камешков принести, а я скажу: «Спасибо большое!» Сотрудникам пищевой промышленности платят слишком мало с учетом всего, с чем им приходится мириться. Не собираюсь причинять им еще больше проблем. Несите свои камни, я еще и чаевые оставлю.
– Рестораны. – Его передергивает.
– Да, ты упоминал, что они тебе не нравятся. – Разглядываю его лицо. Взгляд он не отводит, в нем читается какая-то смутная тревога. – Почему?