Скованные одной цепью - Харлан Кобен

Эвелин обдумала услышанное и сказала:

— Следуйте за мной. — Она двинулась к лестнице, ведущей вниз, в подвальное помещение. — Мой муж Хорас. Вот кто был настоящим фанатом.

В тесном подвале потолок был так низок, что Майрон не мог выпрямиться во весь рост. На полу лежал серый матрас, на черной фибергласовой подставке громоздился старый телевизор. Вся остальная часть подвала была, можно сказать, занята «Лошадиной силой». Раскладной стол, из тех, что используют, когда за обычным столом все не умещаются, был завален всем, что с ней связано, — фотографиями, обложками журналов, нотами, рекламной продукцией, барабанными палочками, рубашками с символикой, куклами. Майрон узнал черную рубашку с металлическими пуговицами.

— Именно она была на Гэбриеле на концерте в Хьюстоне, — пояснила хозяйка.

В подвале было два складных стула. На них валялись вырезанные из бульварных газет фотографии из серии «Уайр в разных видах».

— Извините за беспорядок. Эта трагическая история с Алистой Сноу совершенно потрясла Хораса. Он тогда не отрывался от этих снимков, сделанных папарацци. Видите ли, Хорас по образованию инженер. Хорошо знал математику, решал всякие задачки. — Эвелин указала на кипу газет. — Все это фальшивки.

— То есть?

— Хорасу всегда удавалось доказать, что к Гэбриелу все это не имеет никакого отношения. Возьмите хотя бы этот снимок. У Гэбриела Уайра на внутренней стороне правой руки был шрам. Хорас достал оригинал негатива и увеличил его. Никакого шрама не обнаружилось. Далее, ему удалось математическим путем — только не спрашивайте, как именно — установить, что на этом мужчине туфли десятого размера. А у Гэбриела был двенадцатый.

Майрон молча кивнул.

— Наверное, со стороны это может показаться странным. Настоящая мания.

— Да нет, отчего же.

— Другие болеют за какую-нибудь команду, ходят на скачки, коллекционируют марки. А Хорас был влюблен в «Лошадиную силу».

— А вы?

— Пожалуй, меня тоже можно назвать фанаткой, — улыбнулась Эвелин. — Хотя до Хораса мне далеко. Мы вместе ездили на концерты, ночевали в палатках. И ночами, при тусклом свете, вслушивались и старались уловить истинный смысл песни, скрывающийся за словами. Вроде бы ерунда, но чего бы я только не отдала за одну такую ночь, всего одну.

По ее лицу скользнула тень. Майрон заколебался, стоит ли вторгаться на эту территорию, потом решил, что да, пожалуй, можно.

— А что стряслось с Хорасом? — спросил он.

— Он умер в январе прошлого года. — Голос Эвелин слегка дрогнул. — Инфаркт. Это случилось, когда он переходил улицу. Прохожим показалось, что его сбила машина, но Хорас просто упал на переходе и умер. Вот и все. Его не стало. А было ему всего пятьдесят три. Мы еще в школе влюбились друг в друга. Вырастили в этом доме двоих детей. Строили планы на старость. Я как раз только что ушла с работы на почте, так что появилось время попутешествовать.

Эвелин беспомощно улыбнулась — мол, что поделаешь — и посмотрела куда-то в сторону. У каждого свои боли, беды и призраки. И все мы непринужденно разговариваем, улыбаемся и делаем вид, что все в порядке. Мы вежливы с посторонними, мы уступаем им дорогу, стоим в очередях в магазине и скрываем свои несчастья. Мы упорно трудимся и строим планы, но чаще всего они катятся в тартарары.

— Примите мое искреннее сочувствие, — сказал Майрон.

— Не надо было мне все это вам рассказывать.

— Ну что вы.

— Понимаю, мне давно пора бы уйти от всего этого. Оставить позади. Но пока не получается.

Не зная, что сказать, Майрон ограничился классическим:

— Понятно.

Эвелин выдавила улыбку.

— Ладно, насколько я понимаю, вас интересует эта символика, этот знак?

— Честно говоря, да.

Эвелин Стакман пересекла комнату и открыла шкаф с картотекой.

— Хорас все пытался понять, что это означает: листал словари санскрита, китайского, занимался иероглифами и все такое прочее, — но так ничего и не добился.

— А где вы впервые увидели это?

— Вы про знак? — Эвелин потянулась к картотеке и извлекала нечто похожее на футляр музыкального диска. — Вам известен этот альбом?

Майрон пригляделся. Это было настоящее произведение искусства, если, конечно, такое определение применимо к обложке альбома. Нет, раньше он его не видел. Наверху крупно набрано: «УАЙР В ПРЯМОМ ЭФИРЕ». Внизу шрифтом помельче: «Лошадиная сила» в «Мэдисон-сквер-гарден». Но внимание привлекало не это. Еще ниже красовалась фотография Гэбриела Уайра и Лекса Райдера. Снимок поясной, оба обнажены, стоят спиной к спине со сложенными на груди руками. Лекс слева, Гэбриел справа, оба серьезно смотрят на воображаемого покупателя диска.

— Как раз перед этим несчастьем с Алистой Сноу они собирались сделать запись вживую, — пояснила Эвелин. — Вы тогда уже работали с ними?

— Нет, мы начали позже, — покачал головой Майрон.

Он никак не мог оторваться от фотографии. Было во взгляде каждого что-то эдакое, приятельское: «Посмотрите, мы такие же, как вы». Оба изображены одинаково, и если уж на то пошло, ракурс у Лекса даже удачнее, он стоит слева, а рассматривать начинаешь как раз оттуда, но в данном случае, и этого нельзя не почувствовать, взгляд сразу обращается как раз к Гэбриелу Уайру и уже не отрывается от него, словно именно на эту сторону фотографии падает свет далекого маяка. Уайр — и Майрону казалось, что дело тут в его гетеросексуальности — совершенно неотразим. Он не просто улыбается, он взывает, требует внимания, заставляет оглянуться.

Успешные музыканты обладают различными дарованиями, но у суперзвезд рока, как и у звезд спорта, и у драматических актеров, есть какие-то свои непостижимые особенности. И именно это превратило Гэбриела из просто музыканта в легенду рока. У него была почти сверхъестественная харизма. На сцене или даже просто при встрече лицом к лицу она действовала магнетически, но ощущалась даже здесь, на фотографии с обложки так и не увидевшего света альбома. Дело тут не просто в правильных чертах лица; в блестящих глазах Гэбриела угадывался тайный зов, трагизм, ярость, ум. Его хотелось слушать. И хотелось знать о нем больше.

— Поразительно, верно? — проговорила Эвелин.

— Да.

— А правда, что его лицо изуродовано?

— Не знаю.

На фоне Гэбриела Лекс выглядел несколько напряженным. Напряжены руки, словно он нарочно демонстрирует бицепсы. Он выглядел обыденно, черты его ничем не примечательны, и если вглядеться, то можно было почувствовать, что в этом дуэте Лекс воплощал разумное начало, рассудительность, стабильность — одним словом, скуку. Лекс — это инь, Гэбриел с его неуловимым очарованием — ян. Ну что ж, в конце концов, любой ансамбль, сколько-нибудь продолжительное время остающийся на сцене, должен стремиться к подобному равновесию.