Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

Передав рог Мистине, следующему по старшинству из присутствующих, Святослав сел в середине стола, схватил по куску хлеба, жареного мяса, стал жадно жевать, отрезая понемногу поясным ножом.

– Не торопись так, – мягко упрекнула Эльга. – Что ты, как голодный.

– На пристань пойду, – с набитым ртом пробурчал киевский князь.

Всем хотелось знать, что там за зиму сотворилось в северной половине света. Даже бояре и гости, хотя их дела в Киеве уже были завершены, переглядывались: пойти поразведать, что привезли, да сколько, да почем? Какие новости?

Едва дождавшись, пока рог обойдет всех бояр, Святослав вскочил, поклонился матери и людям, убежал. Эльга тайком вздохнула. Пока он рос, она думала: возмужает, возьмется за дела, а ей останется прясть, заниматься с Браней и болтать с боярынями. Вот – вырос. Но Святослав все время находил для себя какие-то дела, так что заботы, поневоле взятые ею на себя еще в юности, во время долгих отлучек Ингвара, никуда не делись. Да не пора ли признать, что этот воз – до самой смерти? Подумалось: вот приедет княгиня молодая – хоть пополам разделим. Да нет, едва ли. Младенцы пойдут, и княгине Святославовой будет не до грамот.

Вот тебе и солнце руси… Эльга любила сына, но уже начинала понимать, что той твердой духовной опоры, какую каждая женщина ищет в близком ей мужчине, он не даст ей никогда. Такой опорой был Ингвар – даже когда он находился в отлучках, она ждала, вооружась терпением: он вернется, и она отдохнет. Расслабится и обмякнет душой, зная, что судьба ее в чьих-то надежных руках.

Но Ингвара нет. За пять с лишним лет она привыкла к этой мысли, да и образ его, переставшего стариться, мерещился ей далеко позади, у обочины пройденной дороги. Даже в мыслях она уже не видела его рядом с собой. А Святослава не видела и въяве – у него свои пути. Так кто же будет ей той опорой, в которой нуждается всякая женщина, пусть даже самая мудрая?

«Неужели тебе не страшно?» – той ужасной зимой после смерти Ингвара спрашивал ее Хакон, его младший брат, за которого ей предлагали выйти замуж, а она отказалась.

«Как тебе не страшно?» – в минувшую Коляду спрашивал ее племянник Олег.

Они будто видели ее душу, но лишь до половины. Конечно, ей было страшно! Она ведь обычная женщина, не поляница удалая, которую хоть железной палицей бей, а ей – комарики кусают. Но что с того? Она не могла отступить страха ради, раз уж судьба поставила ее на это место.

Она знала права и обычаи, умела подбирать советников – и слушать их, что еще важнее. Но все эти годы мучительно искала опору для сердца. Эту опору людям дает родной край, свой род, обычай и покон, за сотни поколений отобравший наиболее правильный образ действий. Семья и привычный ход вещей. Но для нее все это рушилось с самого начала – и беспрестанно. Судьба отторгла ее от родного края, вынудила разорвать связь с родом и чурами, забросила вдаль, посадила на не свойственное женщине место, лишила мужа и наградила слишком уж удалым сыном. Но даже окажись вдруг здесь перед нею дед Судогость, старый плесковский князь, да баба Годоня, учившая их с Утой вдевать нитку в иголку и знавшая, казалось тогда, все на свете, от корней до ветвей того чудо-дерева на острове Буяне, – как они помогут ей управляться с этим городом, где намешано всякого языка, рода и обычая? Поляне и русы, жиды и мороване, угры и печенеги… Дальше, окрест земли полянской – древляне, дреговичи, смоляне, северяне, волыняне, уличи, тиверцы… Всякое княжье, славянское и русское – Анунд с Которости, Кольфинн из Коровеля, Торд из Таврии; пока у них все хорошо, они хотят жить сами по себе, а как что не заладится – Киев, помогай! Ты ж наш отец, а мы твои дети! А в соседях – греки и болгары, печенеги и булгары, мороване, ляхи, чехи. С одного боку – кесари Константин и Роман, с его плясуньей Феофано, с другого – какой-нибудь князь Каранбай в его войлочной кибитке. И ей надо как-то свести в упряжку одних, провезти воз между другими… Да все чуры в ста поколениях и вообразить себе такого не могли! Даже и не случись с ней в юности того несчастья, опыт предков ничем бы ей не помог.

– Уж слишком земля наша Русская велика, – продолжая свою мысль, вслух проговорила Эльга. – Чтобы всю ее обойти и все дела переделать, само солнце за день ни на миг не присядет…

– А что, Ригоре, сам-то не скучаешь по дому? – спросил тем временем Острогляд у болгарина. – Небось как гостей провожаешь, самому до Царьграда охота проехаться?

Ригор был довольно рослым мужчиной, лет тридцати с небольшим, с продолговатым худым лицом, смуглой кожей, пушистой черной бородой. Сидя подле Эльги как почетный гость, он с обычной своей умеренностью вкушал хлеб, сыр и рыбу. От мяса он отказывался, и отроки уже привыкли, идя с блюдом порося, ему только кланяться – и мимо.

– Родина христианина – Царствие Небесное, – улыбнулся Ригор. – Здесь, на земле, мы лишь гости, а придет срок – и вернемся к Отцу нашему. Царствие же Божие внутри нас, в душе нашей. Вот выходит, что родину свою истинную я всегда с собой ношу, и что за важность, Болгарское царство сие, или Греческое, или Русское?

– Откуда же сие царство в душе берется? – залюбопытствовал Доморад.

– Слово Божие – благая весть о Царствии Небесном, и оно – что зерно. А сердце человеческое – что земля. Бывает человек невнимателен, глух сердцем – там зерно пропадет, будто при дороге упавшее. А бывает человек добр сердцем – там не пропадет зерно слова Божия, даст обильный плод. Плод же тот – мир и радость о Святом Духе, вечное блаженство в обителях Отца Небесного. Кто в мире пребывает, тому иной родины не нужно. Так, Хиславе?

– Все же оно спокойнее на море-то, коли знаешь, что в руках Отца Небесного, – кивнул гость-христианин. – Раньше как ездил – чем дальше от дому, от чуров своих, забираешься, тем жутче. А теперь на сердце легче – где ни есть, а все у Бога. Он и за морем видит.

Ригор кивал, улыбаясь.

– Где же царство это? – спросил Добылют. – За каким морем? За Греческим – Греческое, а моря Небесного мы тут не слыхали.

– На небесных лодьях туда плыть! – крикнул Честонегов гость Миляк.

Одни засмеялись, другие нахмурились, и все с ожиданием посмотрели на Ригора.

– Здесь. – Он слегка повел рукой, показывая вокруг себя. – Царство Божие – это власть Господа на земле. А поскольку власть Его везде, то и Царство – везде.

– Здесь наше царство, Русское! – смеясь, возразил Острогляд.

Его жена, Ростислава Предславна, происходила из потомков первых моравских князей-христиан, но в рассуждении веры на нем двадцатилетнее знакомство с ней никак не сказалось.

Ригор учтиво глянул на Эльгу. Он не собирался сердить носителей земной власти, оспаривая их права на земле.

– Нет власти не от Бога, – будто успокаивая, сказал он. – Потому и апостолы учили: «Всякая душа да будет высшим властям покорна, ибо нет власти не от Бога, власти же от Бога установлены»[9]. Власть земная и небесная – как тело человека и дух жизни в нем: едины, и в одном месте пребывают. Но если душа без тела к престолу небесному возносится, то тело без души в труп гниющий обращается.