Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

А разбудил ее голос, раздавшийся в голове – как и прежде с ней бывало. «Сегодня!» – сказал голос, женский, молодой и звонкий; он звучал требовательно, повелительно, будто предписывал ей непременно сделать нечто важно вот нынче же.

Прияна села. Однажды утром, после Коляды, голос пообещал ей: «Скоро он умрет». В то же утро пришел киевский обоз… она думала, что духи предупреждают ее о смерти жениха… Но ведь имени Святослава духи не назвали? Нет, конечно. Они почти никогда не называют ничьих имен. Они всегда открывают лишь половину истины, предоставляя об остальном догадываться. Поэтому толкование снов – особое умение.

И это произойдет сегодня? Где-то далеко, в Киеве, или где Святослав может находиться в это время? Но что, если…

Прияна вылезла из-под той же медведины, которой укрывалась в дороге днем и ночью. Ей даже не приходилось одеваться, лишь черевьи натянуть. Никак не могла завязать ремешки: не то от холода в простывшей за ночь избе, не то от ужаса дрожали руки. Косу даже не пыталась перечесывать, понимая, что лишь выдерет волосы и сделает хуже, чем есть.

А что, если вовсе не о Святославе шла речь?

Накинув кожух и замотав голову платком, в густой тьме Прияна побежала к дружинным избам. Не сразу нашла нужную: на пустом и тихом дворе едва разглядела, перед какой избой снег истоптан. Внутри было прохладно, горели две лучины. С полатей доносился разноголосый храп, но двое оружников не спали и сидели на лавке. Заслышав скрип двери, оба обернулись и встали. Это оказались Коряга и Уннар, из собственной дружины Хакона. Переглянулись.

– Во! – сказал Коряга, с таким выражением, что сразу стало ясно: они сейчас говорили о ней. – Княжна! Свирьковна! А мы хотели за тобой идти.

– Худо?

– Да уж… тошнило ночью. Потом вроде спал… а теперь не в себе.

Прияна подошла. Хакон лежал на спине и тяжело дышал. Она несмело прикоснулась к его влажному лбу: горячий. Хотела спросить, давали ли отвар, но сама увидела руколепный хозяйкин горшочек на столе рядом.

Давать-то давали! Уж месяц его поят этими травами, а хворь все не отстает!

– Не поедем сегодня никуда, – только и вымолвила она. – Пусть отлеживается.

– Я ему и вчера говорил, – мрачно сказал Уннар. – И до отъезда тоже. А он говорил, что так надо. Теперь вот и надо, а сам не в себе!

Прияна оглядела темные стены, будто искала дух Хакона, который «не в себе». А где? Позвать бы его назад! Не такое уж дело невозможное: кудесники умеют. Только где тут кудесник?

– Поди к тиуну, – велела она Коряге, – спроси, есть ли у них вблизи кудесник, волхвит, знающий какой человек. Скажи, мы хорошо заплатим. Тут уже травами не обойтись.

Коряга ушел. Потом вернулся вместе с тиуном. Бельчата с любопытством осмотрел бесчувственного воеводу, прислушался к дыханию, пообещал послать отрока за некой Барсучихой и ушел.

Люди вставали, зевали, зябко поводили плечами. Пришла пора топить печь, но Прияна не велела: Хакон и так еле дышит, если напустить дыма, он тут же на краду и сядет.

– Берите припас, идите в другую избу, там кашу варите, – распорядилась она. – Там натопите, и сами же побудьте пока. А я здесь посижу.

Хорошо укрытому Хакону прохлада избы не угрожала. Да он и не замечал ничего, и Прияна лишь следила, чтобы не раскрылся. Коряга сказал, что в забытье Хакон впал уже на исходе ночи; с вечера его лишь тошнило, хотя и съел он совсем немного, и мучил жар, но все же какое-то время он спал. А они с Уннаром и Хавлей по очереди сторожили, давали пить, вытирали потный лоб… Давние, преданные оружники, бывшие с Хаконом с отрочества – Уннар и Хавлиди родились в Волховце, в дружине старого Ульва конунга, – могли ходить за ним, как няньки. К тому же они знали, что лихорадка эта преследует многих потомков Ульва.

– У старика нашего еще двое сыновей было, тоже Хаконами звали, – прошептал Хавля.

Прияна вздрогнула и обнаружила, что уже какое-то время сидит, невидящими глазами уставясь в пространство. У Ведомы имелась такая привычка – замереть, с горестным лицом и широко раскрытыми глазами, чуть склонив голову набок. Появилась после того, как она «пожила с Кощеем», и Прияне это не нравилось. Люди считали, что в такие мгновения молодая воеводша смотрит в Навь, и старались ее не тревожить, но Прияна всегда ее окликала. «Что ты там видишь?» – спрашивала она. «Ничего, – спокойно отвечала Ведома. – Задумалась просто». – «О чем?» – «Да так… ни о чем».

И вдруг оказалось, что сама Прияна сидит так же. Даже голову наклонила точь-в-точь как Ведома. И вот спроси ее, что она видела – да ничего! О чем думала? Проще сказать «ни о чем». Дух ее искал дорогу куда-то… она сама не знала куда.

– У старика? – повторила она последние слова Уннара, подумав, будто что-то пропустила.

– Ульва конунга. Самый первый у него был Хакон – только нарекли, он и помер. Потом второй – тоже Хакон, тот с месяц прожил. Мне мать рассказывала, я сам-то был тогда мальцом, не помню. Потом у них Ингвар родился, потом Тородд. Княгиня не хотела больше Хаконом называть. Но уж как те двое выжили, она и согласилась. Ульв говорил: в семье должен быть кто-то по имени Хакон.

Прияна знала почему: Хакон в прежние годы немало им рассказывал о своем древнем роде. Его мать, дроттнинг Сванхейд – княгиню Свандру, как ее звали славяне, – девочкам ставили в пример: у нее родилось одиннадцать детей. Правда, до зрелых лет дожили только шестеро, но разве это мало? У всех так.

Время от времени Прияна трогала лоб Хакона: тот казался все горячее. Она пыталась себя утешить, что это ей мерещится с перепугу, но его лицо пылало. Ощущая это, она сама холодела от ужаса: худо дело, очень худо! И не верила, что все может кончиться так плохо. Хакон не приходил в сознание, ни накормить, ни напоить его чем-то не получилось бы. Хавля молча показал ей рушник с ржавыми пятнами и кивнул на Хакона: кровью кашлял ночью. Теперь тот дышал короткими частыми вздохами, бессознательно постанывал; в груди у него что-то свистело, будто ветер в сухом дереве, а не дух в живом человеческом теле. Иногда нападал кашель, и тогда он коротко безотчетно вскрикивал от боли.

Однажды он открыл глаза. Заметив трепет ресниц, не сводившая с него взгляда Прияна тут же подалась ближе и наклонилась. От сердца отлегло: показалось, раз он очнулся, значит, полегчало.

– Соколюша… – еле слышно прошептал Хакон, глядя на нее затуманенным взором. – Войка… ночью кашлял… Званка… нивянку… не хочет… пить…

Ему мерещилось, что он у себя дома, что это жена над ним склоняется, что это не он болен, а старший сын, пятилетний Войка. Прияна села на место, усилием воли пытаясь придавить страх и горечь. Он в бреду! И видит вместо нее жену!

Отчаянно захотелось, чтобы Соколина и правда каким-то чудом оказалась здесь. Может, она знает, как помочь… Да нет, ведь когда Хакон начал болеть, в Свинческе, лечила его Ведома.

Бычья желчь… – припомнила Прияна, – красное вино… сок лука и чеснока… Даже помнила, сколько и как смешивать. Лука и чеснока – хоть завались, быка в селах можно достать. Но красное вино! Это уже как птичье молоко – только на сером волке за ним съездить, что густые леса мимо глаз пропускает, синие озера хвостом заметает. Здесь ведь не Корсунь! И даже не Свинческ, куда два раза в год привозят греческие товары. Она все же послала спросить у Бельчаты, – вдруг князь подарил за верную службу и ему корсуньскую криночку пузатую, узкогорлую? Но оказалось, как она и ожидала: никакого вина у него нет. Брага есть. Мед стоялый есть. А вину откуда быть?