За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Богатых казанских семей, которые поддерживали строительство сельских мечетей по всему краю, было немного; в большинстве сел местные торговцы и крестьяне сами финансировали мечети и школы. В 1864 г. в прошении на имя Александра II от имени жителей села Кулларово Казанской губернии крестьянин по фамилии Зайнеев просил разрешения основать второй приход. В прошении объяснялось, что Зайнеев и жительница того же села Фейзулла Рахметуллина хотели оплатить строительство новой пятничной мечети. Из 578 прихожан 242 человека добровольно проголосовали за основание нового прихода, и Зайнеев и Рахметуллина предложили взять на себя полную ответственность за финансирование. В ответ на возражения чиновников, которые, возможно, выступали против отягощения крестьян такими расходами, проситель подчеркивал, что мечеть будет построена «без всяких пожертвований со стороны прихожан»[162].

Такие покровители появлялись, когда жители решали, что махалла слишком разрослась и существующей мечети недостаточно. Когда видные жители запрашивали у ОМДС и правительства позволения основать второй приход вокруг новой мечети, они приобретали возможность претендовать на особую роль хранителей духовной и светской жизни односельчан. Как утверждали многие из этих просителей, основание второй мечети в многолюдном приходе, охватывавшем селения на обширной территории, могло бы облегчить жизнь тем мусульманам, которым приходилось далеко ездить для исполнения своего долга в мечети[163].

Такой дар от богатого селянина (бая) мог изменить течение местной религиозной жизни, позволив крестьянам чаще покидать свои поля, мастерские и дома для совместных с односельчанами пяти ежедневных молитв. В селах, расколотых конфликтами лояльностей к враждующим религиозным лидерам и к разным концепциям исламского благочестия, разрешение строить новую мечеть или медресе позволяло оппонентам отделиться друг от друга. Хотя формальное разделение враждующих групп могло принести гражданский мир в конфликтное поселение, оно могло и втянуть имама в более интенсивную борьбу за теологические или правовые позиции спонсора.

Авторитет и статус служителей религии – таких, как изображенный на ил. 3 – в конечном счете зависели от их репутации по части образованности, благочестия и нравственного поведения. В одной сельской хронике восхваляют уважаемого имама, который «при всем своем рвении… был… улыбчивым человеком с молодым телом, широкой душой, любезным, обязательным, полным доброты. Его речь была полна приятных выражений и радовала всех собравшихся». Другой был «исключительно сдержанный человек, умный, но старавшийся выглядеть беспечным, одаренный, но притворявшийся рассеянным». Другие лечили больных[164]. Слава уважаемых ученых и шейхов распространялась за пределы их собственных мечетей и медресе; самые образованные и благочестивые из них привлекали студентов и последователей из соседних уездов и губерний. Эти люди получали от покровителей приглашения занять должность имама или учителя.

Большинство улемов, видимо, работали в более стесненных условиях покровительства. Биографические словари рассказывают о сельских муллах, которые оставляли свои посты, потому что приходы не могли или не хотели поддерживать их. В 1802 г. Сѳхан Габделбакый сдал экзамен муфтию Хусаинову, а затем ушел с должности сельского имама и занялся торговлей, «чтобы заработать на жизнь»[165]. Те, кто пользовался покровительством богатого бая, тоже не всегда этому радовались. Если ученый был клиентом местного богача, который спонсировал строительство и содержание мечети, ему могли не позволить провести оздоровительную «реформу» местных обычаев (таких, как сельский праздник с вином и танцами), зато могли настоятельно попросить его о помощи в разводе дочери покровителя с неудачным зятем. Тому же клирику, возможно, приходилось балансировать между интересами бая и влиятельной фракции, от которой зависело подтверждение его официальной должности (и жизненных стандартов).

Это не означает, что экономическая зависимость от мирян делала клириков заложниками своих покровителей, как заключили историки православного прихода. Улемы отличались от православных священников тем, что в их распоряжении не было такого инструмента, как монополия на совершение таинств. Тем не менее ученые и имамы, воплощавшие в глазах общины благочестие и моральную чистоту, пользовались авторитетом. Их познания в исламских науках и праведность служили примером для современников и последующих поколений. Некоторые лица, получившие образование сверх локального, сделали карьеру благодаря лицензиям на религиозное обучение от почитаемых ученых в Бухаре, Каире, Стамбуле или Мекке. Мухаммад аль-Амин бин Сайфаллах из села Ниласе в Казанской губернии, подобно многим другим таким же имамам, был отмечен в местных хрониках как «один из самых выдающихся ученых этого края». Около 1831 г. в возрасте сорока двух лет он отправился в паломничество в Мекку (хадж) и затем в Египет, где встретился со знатным османом Ибрахим-пашой[166]. Титул «хаджи» отличал людей вроде Амина бин Сайфаллаха и от простонародья, и от ученых.

Но такие титулы не гарантировали защиты от недовольства простых людей. Миряне могли бороться и с хаджи, и с суфиями, привлекая на помощь имперские институты. Мустафа бин Муси заслужил признание как благочестивый человек, выучивший Коран наизусть. Он учился в Бухаре и у Файз-хана в Кабуле и служил имамом в одном селе Казанской губернии, прежде чем отправился в хадж. Хотя он оставил преемника, чтобы руководить молитвами в свое отсутствие, селяне обратились против Мустафы. После этого доноса в ОМДС иерархи назначили другого имама[167].

В октябре 1837 г. правительство Николая I еще более усилило позиции влиятельных мирян в местных конфликтах за религиозное лидерство. Когда Правительствующий сенат и Государственный совет рассмотрели вопрос о выборах мулл и клириков в общинах мечетей, они согласились, что эти лица должны быть избраны «по крайней мере двух третей таких из прихода лица, кои почитаются старейшинами семейств». Они также постановили, чтобы городские головы и сельская полиция присутствовали на выборах среди штатских мусульман, а кантонные начальники или другие старшие офицеры присутствовали на выборных собраниях мусульман-военных. В то же время правительство стремилось исключить участие «людей, не принадлежащих к избирающему обществу, а также младших членов семейств», то есть неотделенных от отцов сыновей, меньших братьев, племянников и т. п.[168] Указ подчеркивал, что избранного кандидата окончательно утверждала в должности губернская администрация (или соответствующее военное командование).