Иван Грозный. Конец крымской орды - Александр Тамоников

Там было темно. Он постоял, пока привыкли глаза, разглядел нары вдоль стен, на них тулупы, матрацы, где подушки, свернутые зипуны, прилег у узкого оконца и тут же уснул.

Разбудил его Парфенов.

– Михайло, вставай, темно уже, работникам отдыхать надо.

Бордак с трудом разлепил веки.

– Василь, рад встрече. Темно, говоришь?

– В оконце глянь.

– Да, вечер. Ты только сейчас подъехал?

– Нет, ранее, но не хотел будить тебя. Спал ты крепко.

– Да, твоя правда.

– Подымайся, одевайся, поедем на мое подворье. Там кое-что уже сделали для меня. А где один устроился, там и второй поместится.

– Сейчас!

Бордак встал, и тут же в сарай зашли работники, начали класть на стол разную провизию. Отработали день, надо молиться, ужинать и спать.

Михайло с Парфеновым вышли во двор. Конь стоял там, где боярин и оставил его, увидел хозяина и затряс головой.

Бордак повернулся к Парфенову.

– Мне сказали, князь ты теперь.

Тот вздохнул и ответил:

– Да, князь. Отец мой погиб в пожаре.

– Соболезную.

– Тут, Михайло, каждому встречному можно соболезновать.

Бордак взялся за седло, но Парфенов остановил его.

– Да не суетись. Игнат! – крикнул он в сарай.

Оттуда вышел молодой мужик.

– Да, князь?

– Оседлай коня боярина.

– Слушаюсь!

– Вроде ты этим людям вольную дал, а начальствуешь, – проговорил Михайло.

– Так они сами от меня не уходят. Говорят, с хозяином легче.

– Это теперь, потом уйдут.

– Пусть. Для того и отпускал. А за работу заплачу. Будет на что свои дома поставить.

Молодой мужик оседлал коня. Бордак запрыгнул на него, Парфенов сел на своего, и они поехали на подворье князя.

Там дом был выше, кроме первого этажа, готова и половина второго, клеть, сарай, овин и изгородь с воротами со стороны улицы.

Мужчины зашли в помещение, уже пригодное для жилья. Особой обстановки тут не было, только стол да лавки вдоль стен.

Бордак взглянул на Парфенова и спросил:

– А почему ты, Василь, мне об Алене ничего не говоришь? Покуда я ездил в Крым, она должна была родить.

Князь замялся.

– Так и родила Алена, но, понимаешь…

Бордак почуял неладное, схватил товарища за грудки.

– Она жива?

– Да жива, Михайло, вот только…

– Что, Василь? Говори!

– Ребеночек мертвым родился.

Бордак оцепенел.

– Как так? Ведь я же сам чувствовал, как он в утробе бьется.

Парфенов вздохнул.

– В утробе жил, а как на свет Божий появился, сразу и помер. Не дал Господь покуда тебе дитя, Михайло. Хорошо еще, что Алену откачали. Она тоже при смерти была. Ей поначалу о смерти дитя не говорили, так она заволновалась, пошла к повитухе, перехватить не успели. Та ей все и поведала. Алена без памяти упала, кровь из нее пошла, но тут уж лекарь озаботился. Как уезжал я из Стешино, она поправляться начала, да одно худо, винит себя очень. Мол, не смогла родить. Я сказал ей, что сам сообщу тебе о беде.

Бордак опустился на скамью.

– Так, да? Помер, значит, ребятенок?

– Помер, Михайло. В гробик положили да похоронили по православному обычаю.

– Кто хоть народился-то?

– Сын, Михайло.

– А помер отчего?

– Кто знает? Повитуха чего-то говорила, да разве ее поймешь?

– Вот так новость ты мне сообщил.

– Не горюй, Михайло. Алена баба здоровая, родит еще.

– Это как Бог даст.

– Верно.

– У тебя вина хлебного нет?

Парфенов подошел к шкафу, наверное, недавно занесенному в его временное жилище, достал кувшин, чаши, выставил на стол.

– Извиняй, Михайло, скатерть стелить некому. Стряпуха в Стешино. Тут мужики одни да служка Борька из вотчины. Погоди, я озадачу его закуской. – Князь вышел.

Вскоре мальчишка занес в комнату чугунок с кашей и курицей, поставил его на стол и удалился.

Парфенов разлил пенник, посмотрел на Бордака.

Тот поднял чашу.

– Помянем сынка моего.

Они выпили все до дна.

Бордак без передышки заполнил чаши и сказал:

– А теперь за здоровье Аленушки. Тяжко ей.

Парфенов кивнул.

– Тяжко, кто бы говорил, но оживет, как почувствует твою ласку.

Они выпили. Потом подняли чаши в третий раз, за государя земли русской Ивана Васильевича, и заметно захмелели.

Парфенов спросил:

– Как в Крым-то съездил, Михайло?

– Да раз вернулся, значит, нормально. Век бы не видеть его, этот Крым!

– Задание государя исполнил?

– То, что мог, узнал. Да, Василь, мне же надо доложиться Ивану Васильевичу. Мужик вологодский, что над ватагой строителей начальствует, сказал, что он здесь, на Москве.

Парфенов кивнул.

– На Москве, в Кремле. Часто в город выезжает, еще чаще князей и бояр разных собирает. При нем неотлучно Малюта Скуратов. Он важным человеком стал. Царь во всем ему доверяет.

– Так и должно быть. Надо хоть к кому-то иметь полное доверие. Иначе жить невозможно.

– И пусть. Нам-то с того что?

– Ехать в Кремль надо, Василь. Для доклада.

Князь посмотрел на ополовиненную чашу.

– Коли собирался в Кремль, то не надо было пить. Как в таком виде к государю ехать?

– Полно, покуда доеду, все сойдет.

– Нет, Михайло, не сойдет, да и поздно уже, стража все ворота закрыла. Я дам служке наказ, он постель принесет, выспишься, а утром вместе и поедем.

– Люди говорят, что ты стал частым гостем князя Бурнова. Это верно?

– Пора, Михайло, и мне семьей обзавестись, а то так и останусь без наследника.

– Как я остался.

– Зря, друг, кручинишься. Не дал Господь сейчас дитя, даст погодя. Не обделит милостью.

Служка принес постели, убрал со стола.

Бордак и Парфенов заснули.

С утра пошел дождь.

Бордак проснулся, сел на лавке. Голова у него раскалывалась. Давно он не потреблял столько крепкого хлебного вина.