Иван Грозный. Конец крымской орды - Александр Тамоников

– Я постою в стороне, погляжу, чтобы никто сюда не влез, – сказал Алим.

– Да, – ответил Бордак и спросил у друга: – Ты уверен, что за тобой не увязались люди наместника?

– Уверен. Не задавай, Михайло, таких вопросов. Я не первый год здесь.

– Это так, но и Кафа теперь не та, что была год назад.

– Я пришел один, без сопровождения. Удастся ли так же незаметно вернуться, не знаю, но это уже будет не столь важно. У меня есть чем объяснить свое отсутствие на посольском подворье.

– Хорошо. Тогда садись и слушай.

Тугай присел. Бордак довел до него, о чем договорился с Азатом.

Осип выслушал его, кивнул и сказал:

– Добро, сделаю, если до того меня самого не отправят на Москву или не закроют в подземелье вместе со всем посольством.

– Нет, до окончания похода Девлет посольство не тронет.

– Тогда Москва получит нужные данные. Но я должен буду заплатить мурзе Азату.

– Я оставлю Ризвану то серебро, которое получил от тебя. Его и отдашь.

– Не много ли будет?

– Судьба нашей земли стоит гораздо дороже.

– Да. Я все понял, Михайло. Ты завтра уезжаешь?

– На рассвете. Так что больше не высматривай на улице племянника Ризвана.

– Уразумел. Счастливого тебе пути.

– А тебе и всем нашим удачи и терпения здесь.

Они обнялись, и Тугай ушел.

На утренней заре, как только забрезжило на востоке, боярин и воевода Михайло Алексеевич Бордак попрощался с дружелюбными людьми, приютившими его, и отправился обратно домой. Он держал в голове то, что узнал в Крыму, полностью исполнил задание царя. Теперь ему оставалось всего лишь добраться до Москвы.

В конце сентября Бордак наконец-то добрался до русской столицы и удивился ее преображению. Он понимал, что государь должен был быстро восстановить Москву, но терзался сомнениями. Получится ли? Эти мысли порождала чума, захлестнувшая многие земли России, засуха, а более всего – подавленное состояние людей, выживших, но потерявших многих своих родных и близких.

Однако вся Москва стала одной строительной площадкой. Повсюду бревна, камень, песок, ватаги работников.

К одной из них и подъехал Бордак. Старший строителей увидел его, оторвался от своего дела, вымыл руки в кадке, стоявшей поблизости, отряхнулся.

– Приветствую тебя, добрый человек, – сказал ему Бордак.

– И тебя приветствую. Чего подъехал?

– Да вот не было меня в городе почитай полтора месяца. Вижу, как быстро строится Москва.

– Как же ей не строиться-то? Не лежать же столице в руинах.

– По говору заметно, что не местный ты.

– Не местный, – подтвердил старший ватаги. – Вологодские мы.

– Слышу, окаешь.

– Бывал на Вологде?

– Я много где бывал. Царь вас сюда прислал?

– Люди его нам сказали, что Москву подымать надо. Снялись мы с насиженного места, поехали. Городской голова вот тут нас поставил, велел поднимать дома по улице. С нами тут еще пять таких ватаг.

– Не знаешь, на Варварке тоже строят?

– Повсюду строят. Ты с той улицы, что ли?

– Да.

– Я слыхал, там много знати московской жило.

– Я боярин.

– Вон как! – удивился строитель. – Глядя на тебя, и не подумаешь. Видали мы тут бояр да князей, которые в пожар из города ушли, а потом вернулись. Те важные такие, холопы с ними. Ты не похож на боярина, уж извиняй, коли обидел.

– Не обидел. Ладно, трудитесь. После работ на Москве останетесь?

– Думаю, да, в нашем селе дела нет, а тут его вон сколько. Да и легче, что и говорить, на Москве жить. Тут прокормиться можно. А восстановится столица быстро. К первым морозам ты ее вообще не узнаешь.

– Поехал я. Погляжу на то, что от моего подворья осталось.

– Угу. Посмотри, но там тоже наверняка люди работают.

– Не слыхал, царь на Москве теперь?

– Люди говорят, что тут. В Кремле. Опричный двор сгорел, его не восстанавливают.

– Почему так?

– А я знаю? У нас свои дела.

– Понятно. Удачи тебе, работник.

– И тебе. Дивно как-то, боярин, а как простой.

Бордак отъехал от ватаги строителей, добрался до центра и оказался на Варварке. Тут тоже сгорело все, кроме храма святой великомученицы Варвары. Господь не дал сгинуть церкви.

Михайло перекрестился на храм, доехал до своего подворья и увидел людей из Стешино, с которыми встречался в вотчине княжича Парфенова.

Мужики тоже узнали Бордака.

– Боярин! Вот уж кого мы давненько не видели, – заявил один из них.

– Не помню, как звать тебя.

– Да откуда тебе знать? Нас не знакомили. А кличут Иваном Чукой. Так я записан в вольной грамоте.

– Княжич вольную дал?

– Не только мне, всем, кого на Москву отправил. Дюжина мужиков. Надо восстанавливать его подворье, потом твое. Таков наказ князя Василия Игнатьевича.

Бордак посмотрел на мужика.

– Ты сказал «князя». Почему?

– Так батюшка-то его помер, вот он и стал князем. Повелением самого Ивана Васильевича.

– А сам Парфенов где?

– Да тоже на Москве, а где точно, того не ведаю. Будешь тут, увидитесь. Он часто сюда заезжает.

– А хоть какие-нибудь подворья не пострадали от огня?

– Мало. Одно такое осталось, князя Бурнова.

Михайло поморщил лоб.

– Погоди, это не тот ли князь, у кого дочь Анфиса?

– Тот, боярин.

– Он же с семьей своей уехал из Москвы, как татары подошли.

– Уехал, возвернулся. Князь молодой там только и обретается. С Анфисы этой глаз не сводит.

– Ясно.

– Ты знаешь, боярин, где подворье князя Бурнова?

– Знаю.

– Ну и езжай туда.

– Нет, устал очень, мне отдохнуть надо. Есть где?

– А вон в сарае. Для боярина, конечно, место не подходящее, но в доме покуда не выйдет.

– Да, вижу. А что там?

– Нары. Мы на них спим. Ложись и отдыхай, коли не хочешь в княжеские палаты.

– Коня где поставить?

– Да там же, у сарая.

– Лады. Приедет Василь, пусть разбудит.

– Скажу.

Бордак прошел к сараю, расседлал коня, привязал, поставил пред ним корыто с водой, бросил сена, которое чудом не сгорело, прошел внутрь.