Борджиа - Мишель Зевако

Колдунья наклонилась, почти коснувшись лица Лукреции. Странная галлюцинация наплыла на нее. И в ее изъязвленной душе совершилось чудо. Она увидела Лукрецию, свою дочь, совсем маленькой – такой, какой она качала дочку в своих материнских руках… О, лучезарная мощь таинственной и нежной природы!

И бедная старуха заплакала горючими слезами. Машинально она закрыла флакон и спрятала его в пояс… И ни одной капли яда не упало на губы спящей Лукреции… Только слеза.

Эта теплая, соленая капля заставила спящую вздрогнуть… Еще секунду она боролась со сном. Потом, внезапно очнувшись, она поднесла руку к губам.

– Кто здесь? – закричала испуганная Лукреция, соскакивая с постели.

Мгновение спустя в комнату вбежали с факелами проснувшиеся слуги. Лукреция в бешенстве отдавала приказания:

– Искать!.. Всё перерыть!.. Здесь кто-то есть, я в этом уверена… Я почувствовала… здесь… на моих губах… О! Возможно, это поцелуй призрака!

Слуги искали повсюду, но никого не нашли…

Тем временем Джакомо проводил Магу до маленькой двери, через которую колдунья проникла в Веселый дворец.

– Вы довольны, синьора? – спросил он в тот момент, когда колдунья собирались уходить.

– Нет! – ответила Мага странным голосом. – Но я видела свою дочь…

Она исчезла в ночи, направляясь к одним из римских ворот. Там она дождалась рассвета. Когда ворота открылись, она решительным шагом вышла из города.

Мы находимся в Ватикане, через два дня после ареста Рагастена.

Библиотека, любимое местопребывание Александра VI, маленькая комнатка, не имевшая ничего общего с официальной большой дворцовой библиотекой, была комнатой для раздумий, великолепно подходившей для отдыха ума и тела.

Время приближалось к восьми часам вечера. Возле открытого большого окна, из которого был виден весь Рим, тихо беседовали папа, Чезаре и Лукреция.

– Семейный совет, – перешептывались прелаты и синьоры, оказавшиеся во дворце. Что из этого получится? Какая булла? Какая война?..

Александр VI сидел в кресле, Чезаре развалился на подушках. Лукреция, лежа на ковре, блуждающим взглядом рассматривая Рим.

– Асторре уехал? – спросил папа.

– Сегодня утром, – ответил Чезаре.

– Один?..

– Нет, я послал с ним Гарконио, как вы мне и сказали. Сейчас они в пути… Но, папа, всё это мне кажется слишком долгим.

– Терпение, Чезаре. У тебя еще есть время… Перед тобою – вся жизнь… А чтобы ты стал говорить, если бы тебе оставалось жить всего несколько месяцев?

– Да черт меня побери! Я бы торопился изо всех сил… А теперь я кисну… Временами я прямо-таки тоскую по битвам… Я мечтаю о конных атаках. Я вижу огромные человеческие массы, которые рассекают мои всадники, точно так же, как железо разрубает плоть… Это красивая музыка, отец, шум сражения. А наслаждение разрушением! Наслаждение сталью, поражающей грудь или спину… Брызги мозга, разлетающиеся под сильным ударом, черные пятна крови, в которые погружаются конские копыта… Я мечтаю обо всем этом… Я скучаю, не убивая.

Чезаре излагал свои ужасные мысли тихо и спокойно, не повышая голоса, и тем страшнее они казались слушателям. Однако глаза его налились кровью, словно Чезаре уже совершал привидевшиеся ему подвиги.

Отец смотрел на сына с любопытством и восхищением.

«Какой великолепный тигр!» – думал он.

Лукреция ничего не говорила. Она рассеянно глядела вдаль, словно рассматривая нечто, видимое только ей и обитавшее в глубине ее души.

– Словом, отец, – продолжил Чезаре, – чем раньше, тем лучше. С этой проблемой надо покончить поскорее. Не решив ее, мы никогда не сможем установить власть над всей Италией. Да… да… Как можно раньше. Надо захватить это змеиное гнездо Монтефорте.

– Время наступит только тогда, – возразил папа, – когда я получу сведения о графе Альма. Ты вечно ввязываешься в потасовки, тогда как я должен убедиться в успехе нашего дела… Впрочем, я собираюсь отъехать, чтобы понаблюдать за кампанией.

– Как, отец? Вы хотите отправиться в Монтефорте?

– Нет, я собираюсь остановиться гораздо ближе, в Тиволи. Оттуда я смогу наблюдать и за Римом, и за Монтефорте. Мне будет близко и до тебя, ведущего военные действия, и до Лукреции, решающей дипломатические вопросы… Кстати, Лукреция, надо предупредить Магу из Гетто, что один человек хочет нанести ей визит, тот самый, кому она обещала некое зелье.

– Маги нет в Риме, – небрежно бросила Лукреция.

Папа даже подскочил в своем кресле и нахмурил брови.

– Она в Тиволи, – добавила Лукреция.

– В Тиволи! – ужаснулся старый Борджиа. – Можно подумать, что эта проклятая колдунья угадывает мои намерения… Я ведь хотел приказать ей отправиться туда… Но что ей делать в Тиволи?

– Без сомнения, поклониться своей предшественнице, античной колдунье. Она, видимо, живет в одной из пещер, примыкающих к храму Сивиллы.

– Я знаю это место… Пока все идет хорошо, дети мои.

– Для вас двоих, – надув губы, заметила Лукреция. – Чезаре уедет сражаться в Монтефорте, где сможет искупать своего коня в потоках крови, что, несомненно, вызовет привязанность юной и чистой Беатриче…

Под колким взглядом сестры Чезаре побледнел от бешенства.

– Любит она меня или нет, – прорычал он, – но будет моей!

– А вы, отец, – продолжала Лукреция, – вы отправляетесь в отрадное место, в Тиволи… Вы хотите вволю насладиться великолепными сельскими пейзажами, которые предстанут перед вашими глазами. К тому же ваше восхищение будет куда непосредственней, когда кто-то поможет вам любоваться природой. Я хочу уточнить, что вас там ждет девственница Форнарина. Она, без сомнения, жаждет ласк, которыми вы хотите наградить ее.

Теперь и папа вздрогнул при упоминании имени Форнарины, как это только что случилось с Чезаре, услышав имя Примаверы. А Лукреция не унималась:

– И только я остаюсь скучать здесь.

– Ты будешь разыгрывать своего дорогого супруга, – сказал Чезаре.

– Герцог ди Бишелье![18] Горемыка!.. Да стоит ли он того, чтобы я занималась таким ничтожеством!

– Ты найдешь себе развлечений!

Лукреция пожала плечами.

– Кстати, о развлечениях, – вмешался папа. – У наших римлян будет возможность повеселиться. Надеюсь, это развлечение им понравится…

– Ты говоришь о казни шевалье де Рагастена? – спросил Чезаре.

Теперь пришел черед Лукреции вздрогнуть при упоминании дорогого имени.