Борджиа - Мишель Зевако

– Отец, я восхищаюсь вами. Ваша мудрость бесконечна.

– Знаю… А пока нам надо найти человека, который привез бы сюда Альму.

– Давайте выберем Асторре… Нашего доброго Асторре, которому я задолжал после прибытия этого Рагастена…

– Решено! Пусть будет Асторре… А теперь оставь меня, Чезаре, я хочу поговорить с твоей сестрой Лукрецией… о политике… и о прочих вещах, которые тебя не интересуют.

Рагастен по привычке торопливо шел, словно испытывал облегчение поскорее расстаться с человеком по имени Чезаре Борджиа, которого он еще накануне считал великим капитаном, вместе с которым он гордился бы выступить в поход. Внезапно он почувствовал, как его схватили две руки. В то же время на голову накинули плотный капюшон, а шею обвила веревка.

Рагастен, попавший в засаду, полузадушенный тяжелой тканью капюшона, не сказал ни слова и даже не вскрикнул. Он собрал все силы, напряг мускулы и отчаянным рывком освободился от двойного объятия, парализовавшего руки.

– Вяжите его!.. Он наш! – раздался голос, принадлежащий дону Гарконио.

– Еще не ваш! – отозвался Рагастен.

Одним рывком он раскинул руки и бросился вперед, наткнулся на угол и прижался к нему. Потом он хотел обнажить шпагу, но в тот самый момент, когда он вытаскивал клинок, монах овладел им.

– Зуб вырван у кабана! – захохотал он.

– А это! – парировал Рагастен, выхватив из-за пояса короткий кинжал с закаленным клинком.

Он резко ткнул кинжалом вперед, наугад… Удар пришелся в пустоту, и Рагастен, тяжело дыша, сгруппировавшись, ждал, выставив вперед правую руку, тогда как левой он тщетно пытался сбросить капюшон.

Гарконио побледнел от ярости. Он молча расставил своих людей полукругом вокруг Рагастена, съежившегося в своем углу. Двое из них держали веревки. Всего их было пятнадцать. Они испуганно переглядывались. Внезапно монах дал знак, и нападающие толпой кинулись вперед. Началось что-то ужасное.

Яростная, ожесточенная молчаливая схватка продолжалась не более минуты. Молчание прерывалось только короткими хрипами да приглушенными проклятиями. Рука Рагастена то и дело поднималась. Кинжал разил: то в грудь, то в плечо, то в руку – наудачу, случайно… Он ударял в ту массу, которая копошилась и вертелась вокруг.

Но Гарконио удалось накинуть петлю вокруг колен шевалье, и Рагастен упал. Всё было кончено. Еще через несколько секунд обезоруженного, связанного Рагастена унесли.

Голова его была все еще укутана толстым капюшоном. Рагастен почувствовал, что несшие его подначальные Гарконио спускаются по ступенькам. Потом долго шли по каким-то комнатам, спускались еще и еще… Наконец он услышал, как открывается дверь. Ледяным холодом обдало плечи шевалье. Потом его грубо бросили на пол.

Он почувствовал, как стальные кандалы сжимаются на запястьях и лодыжках. Он услышал скрип ключей, словно на каждой из конечностей закрывали замок. Потом тот же голос приказал:

– Снимите с него капюшон!

Рагастена на какое-то мгновение ослепил свет факела, горевшего возле него. Придя в себя, он осознал, что находится в узком склепе. Он увидел, что его конечности скованы четырьмя цепями, закрепленными одним концом за крюк на стене, противоположной той, у которой он сидел, а другим – за кольцо с огромным висячим замком. Потолок подвала был высокий, стены – черные, липкие, с разводами соли. А вдоль каменной кладки бегали чудовищных размеров пауки, испуганные светом факела. Пол был земляной. Лужицы воды подсыхали на нем, источая невыносимую вонь. Не было ни скамьи, чтобы сесть, ни охапки соломы, чтобы прилечь.

Ножные цепи были достаточно длинными, чтобы дать узнику возможность сделать два шага в одну и другую стороны. Оковы на запястьях позволяли двигать руками, скрещивать их, брать еду. Возле него стоял кувшин с водой, накрытый плетеной крышкой. На крышке лежал кусок хлеба.

Тюрьма в замке Святого Ангела была шестиэтажной: первый и второй этажи возвышались над землей, остальные четыре – подземные. Число камер на этажах уменьшалось сверху вниз: так, на первом этаже размещалось двенадцать камер, а на последнем, подземном, всего одна. Таким образом, эти подземные тюрьмы представляли собой перевернутую пирамиду, верхушка которой уходила в глубь земли.

Чезаре Борджиа называл эти тюремные этажи шестью кругами ада.

Камеры первого этажа предназначались для арестованных офицеров замка и римских синьоров, совершивших мелкие грешки. Это был первый круг. На приземном этаже находился второй круг. Здесь находились камеры для солдат гарнизона. Ниже шли подземелья. Вначале располагались достаточно освещенные камеры, которые проветривались через отдушины, забранные железными прутьями. Это был третий круг, предназначенный для воров и убийц. Спустившись еще на этаж, попадали в четвертый круг: пять или шесть камер; в них не было цепей, имелись скамьи для сидения и охапки соломы для сна. Сюда помещали осужденных на смерть. Пятый круг включал в себя три камеры, похожие на описанную нами. Здесь содержали особенно опасных осужденных или узников, которым только предстоял суд. Наконец, шестой, и последний, круг состоял из одной-единственной камеры: черной дыры окружностью в несколько футов. Несчастный, которого запихивали в эту пещеру при помощи веревки, не мог ни лечь, ни сесть. Ему просто не хватало места. Да, впрочем, если и нашлось бы место, чтобы вытянуться, узник все равно не смог бы этого сделать: в камере была вода. Она доходила узнику до колен – гнилая, вонючая, в которой водились рептилии, жабы, огромные крысы.

Когда осужденный попадал в эту дыру, вся живность, а в особенности изголодавшиеся крысы, набрасывались на несчастного – то ли утолить голод, то ли спастись от воды.

Рагастена поместили в одну из камер пятого круга, после того как перенесли из Ватикана по подземному переходу, более широкому, чем узкий лаз, известный только папе, Чезаре и Лукреции.

Когда с него сняли капюшон, Рагастен быстро огляделся. Гарконио жестом отослал своих помощников, а потом вышел сам, бросив напоследок на пленника взгляд, исполненный ненависти.

– Враг бежал! – пробормотал Рагастен, оставшись один. – Мне почему-то кажется, что я погиб… Но я не доставлю им радости увидеть мои предсмертные стенания.

Он был молод, и жизнь била в молодом теле ключом. Конечно, ему казалось невозможным избежать мести семейки Борджиа. Но несмотря на весь ужас своего положения, шевалье был дальше от состояния безнадежности, чем в тот момент, когда он вышел из гробницы на Аппиевой дороге и был убежден, что навеки расстался с Примаверой.

Странная вещь происходила в это время в непоколебимом и бдительном сознании шевалье. Оно полностью освободилось от влияния Чезаре! А освободившись, шевалье не мог не стать врагом этого человека, который в итоге-то ничего ему не дал, кроме внешних признаков очевидного благоволения. Такая благодарность монсиньора и ввергла его в тюрьму.

Но арестовав шевалье без видимой причины, Чезаре освободил его от обязанности хранить верность военачальнику. Так лишение свободы сделало узника вольным. И шевалье сказал себе, что если он когда-либо получит настоящую свободу, то безо всяких угрызений совести сможет посвятить свою жизнь служению Примавере.