Верность - Рейнбоу Рауэлл

Тишина…

– Все меняются, – докончила она.

– Не говори со мной так, – сказал он.

– Как – так?

– Как будто я лорд Грейстоук[7]и из меня нужно сделать человека. Я знаю, что люди меняются. Я-то думал… думал, что мы будем меняться вместе. Ведь это и значит любить друг друга.

– Ну, извини.

Снова тишина. Сэм видела, как у нее изо рта идет пар. Она отодвинулась на локтях и постаралась изобразить отчуждение. Потом ужас. Потом боль. Боль показалась ей наиболее подходящей случаю. Линкольн уже столько раз видел, как она меняла выражение лица, что эта игра не произвела на него впечатления.

– Тогда ты сказала, – произнес он, – что не так это планировала. А как же?

– Я этого не планировала, – ответила она. – Я надеялась, мы сами поймем, наше время вышло… Что у нас будет так, как в фильмах, знаешь, в этих, иностранных, когда какой-нибудь пустячок, почти незаметный, – и все меняется. Ну вот, например, он и она завтракают, он тянется за джемом, а она ему говорит: «А я думала, тебе джем совсем не нравится», а он отвечает: «Не нравился. Раньше». Или даже не так явно. Может, он тянется за джемом, а она смотрит на него так, будто они не знакомы. Будто она его перестала узнавать, стоило ему потянуться за этой банкой. После завтрака он отправится на прогулку, а она войдет в их комнату и соберет маленький коричневый чемодан. Она остановится на дорожке, подумает, стоит ли говорить «до свидания», оставить ли записку. Но не станет делать ни того ни другого. А просто сядет в такси и уедет. Он приходит и сразу понимает, что ее нет. Но он не смотрит назад, не сожалеет ни об одном дне, который они прожили вместе, и даже о сегодняшнем. Может быть, на лестнице он найдет какую-нибудь ее ленточку…

Сэм почти лежала на карусели. Она говорила, глядя куда-то в пространство. Линкольн прилег рядом, так что их головы почти сошлись в центре карусели.

– Кто играет меня в твоем кино? – тихо спросил он.

– Дэниел Дэй-Льюис, – ответила она и улыбнулась.

Если бы Линкольн захотел, сейчас он поцеловал бы ее. Но он наклонился к ее уху, чтобы она его расслышала.

– Никогда такого не было, – тихо-тихо сказал он, – когда бы я тебя не узнал.

Сэм вытерла глаза. Тушь размазалась по лицу. Линкольн толкнул карусель, и та снова закрутилась. Он сейчас мог бы поцеловать Сэм. Если бы только захотел.

– Я бы узнал тебя и в темноте, – продолжал он. – За тысячу миль бы рассмотрел. Можешь становиться какой угодно – я в тебя уже влюбился.

Он мог бы ее поцеловать.

– Я тебя знаю, – сказал он.

Пусть даже она повернулась к нему, пусть даже ее ладонь легла ему на щеку, Линкольн понимал: это вовсе не значит, что Сэм взяла и передумала. Она говорила «да» не ему, а этому вот моменту. Напрасно он убеждал себя, что этого хватило бы. Нет. Не хватило бы. Теперь она была в его руках, и ему нужно было услышать от нее: да, все будет хорошо.

– Скажи, что ты меня любишь, – просил он ее между поцелуями.

– Я тебя люблю…

– Всегда, – настаивал он почти приказным тоном.

– Всегда…

– Только меня.

Она поцеловала его, а он повторил:

– Только!

– Нет, – ответила она.

– Сэм… – протянул он.

– Не могу!

Сначала он сел, потом одним движением спрыгнул с карусели.

– Линкольн! – окликнула она. – Подожди же!

Он покачал головой. Снова хотелось расплакаться, но только не перед ней. Только не перед ней… Он пошагал к своей машине.

– Не хочу, чтобы ты уходил, – сказала расстроенная Сэм. – Не хочу, чтобы все заканчивалось вот так вот!

– Выбора у тебя нет, – ответил Линкольн. – Как заканчивается, так и заканчивается.

Сэм его кинула. Вот и все. Не так уж это было и плохо. Такого не должно было случиться. Это не то, как если бы они поженились. Это не то, как если бы она бросила его у самого алтаря или сбежала с его лучшим другом, предварительно стырив все пенсионные накопления.

Все время ведь кто-нибудь кого-нибудь кидал. Особенно в колледже. С занятий кинутые не уходят. Из жизни не выпадают. Следующие десять лет не посвящают каждую свободную минуту раздумьям о том, как же так вышло.

Если бы первый курс Линкольна был эпизодом из сериала «Квантовый скачок», Скотт Бакула[8]после Рождества снова сел бы на автобус компании «Грейхаунд», закончил бы учебный год, как подобает мужчине, и начал названивать в офис финансовой помощи на образование Университета Небраска. А может быть, он никуда бы не поехал. Может быть, Скотт Бакула так и остался бы в Калифорнии и спросил бы хорошенькую девушку, с которой они ходили на занятия по латыни, не хочет ли она посмотреть новое кино со Сьюзен Сарандон.

– А тебе нравятся бассет-хаунды?

Линкольн сидел в комнате отдыха «Курьера», ел домашний картофельный суп и все размышлял о Скотте Бакуле и Сэм, когда к нему с этим вопросом обратилась Дорис. Она загружала диетическую пепси-колу в автомат, который стоял позади него.

Линкольн не знал точно, чем именно занимается Дорис. Он видел, как она заправляет торговые автоматы, но, похоже, не это было ее главной работой. Дорис шел седьмой десяток, волосы у нее были стриженые, седые, и ходила она всегда в красном жилете наподобие форменного и в огромных очках.

– Извините? – переспросил Линкольн, стараясь говорить вежливо, а не смущенно.

– Бассет-хаунды, – повторила Дорис, показав на открытую газету, которая лежала перед ним. Там была фотография – на коленях у женщины сидит бассет-хаунд.

– Если бы я жила у океана, ни за что не завела бы эту породу, – договорила она.

Линкольн посмотрел на фотографию. Никакого океана там не было. Дорис, наверное, подумала, что он уже прочел статью.

– Они не умеют плавать, – пояснила она. – Из всех собак только они и не умеют. Тело у них очень уж толстое, а лапы совсем короткие.

– Как у пингвинов, – буркнул Линкольн.

– Пингвины плавают, это я точно знаю, – возразила Дорис. – Но бассет-хаунд утонет даже в ванне. У нас была такая собака, Джолен звали. Такая хорошенькая девочка… Я ночь проплакала, когда мы ее потеряли.

– Утонула? – спросил Линкольн.

– Нет, лейкемия, – ответила Дорис.

– Очень жаль, – отозвался он.

– Мы ее кремировали. Положили пепел в хорошенькую медную урну, вот такую вот маленькую. – Дорис взяла банку пепси для наглядности. – Представляешь себе? Взрослая, крупная Джолен, а уместилась в такой вот урночке. Если выкачать из нас всю воду, так мало остается. Вот сколько останется от человека, как по-твоему?