Так держать - Рейнбоу Рауэлл

Саймон

До автобусной остановки я добираюсь сам.

Перед уходом из приюта с моими документами всегда куча возни. В течение лета нам даже нельзя прогуляться до магазина «Теско» без сопровождающего и разрешения от королевы, но осенью я просто выписываюсь и ухожу.

– Он учится в особой школе, – поясняет одна секретарша другой, когда я стою на выходе; они сидят в боксе из органического стекла, а я просовываю документы в оконце. – В школе для злостных правонарушителей, – шепотом добавляет она.

Вторая женщина даже не осмеливается поднять взгляд.

И так каждый сентябрь, хотя еще ни в одном приюте я не был дважды.

В первый раз Маг лично привез меня в школу – тогда мне было одиннадцать. На следующий год он сказал, что я прекрасно доберусь до Уотфорда сам.

– Саймон, ты одолел дракона. Уверен, ты выдержишь пешую прогулку и пересадку на автобусах.

Я вовсе не собирался убивать того дракона. Не думаю, чтобы он навредил мне. Иногда я еще вижу его во сне: огонь поглощает дракона изнутри, словно горящая сигарета, пожирающая клочок бумаги.

Я добираюсь до остановки и, пока жду первый автобус, съедаю мятный батончик «Аэро». Потом пересаживаюсь на другой автобус, а после – на поезд.

Устраиваюсь в вагоне, кладу сумку на колени, а ноги – на противоположное сиденье и пытаюсь вздремнуть. Однако мне в затылок пялится мужчина, сидящий в нескольких рядах от меня. Буквально чувствую, как его взгляд скользит по моей шее.

Возможно, какой-нибудь извращенец. Или полицейский.

А может, охотник за костями, которому известна цена за мою голову…

– Это охотник за головами, – сказал я Пенелопе, когда впервые столкнулся с таким в бою.

– Нет, охотник за костями, – ответила она. – За костями и зубами, ведь если он тебя поймает, то именно их оставит себе на память.

Перехожу в другой вагон. Спать больше не хочется. Чем ближе к Уотфорду, тем больше я начинаю волноваться. Каждый год у меня одно и то же желание: выпрыгнуть из поезда и преодолеть оставшийся путь с помощью заклинаний, даже если потом впаду в кому.

Я мог бы наложить на поезд заклинание ускорения, но в большинстве случаев оно имеет непредсказуемые последствия, а мои первые, в начале учебного года, попытки применить магию всегда небезопасны.

Мне стоило бы тренироваться летом на легких, проверенных заклинаниях и без свидетелей. Например, включить ночник. Или превратить яблоки в апельсины.

– Попробуй заклинания на пуговицах и шнурках, – предложила мисс Поссибелф. – Что-нибудь простенькое.

– У меня всего одна пуговица, – ответил я и покраснел, когда учительница опустила взгляд на мои джинсы.

– Тогда используй магию для выполнения домашних дел. Помыть посуду. Почистить серебро.

Я не стал говорить мисс Поссибелф, что летом я ем с пластиковых тарелок, причем пластиковыми столовыми приборами: вилками и ложками – и никогда ножами.

И еще я не стал этим летом практиковаться в магии.

Это скучно. И бессмысленно. А результатов все равно нет. Практика не прибавляет мне умений, только выводит из себя…

Никто не знает, почему магия ведет себя так. Почему внутри меня она взрывается, как бомба, а не течет треклятым потоком, или как там происходит у других.

– Не знаю, – ответила Пенелопа, когда я спросил ее, какие ощущения в ней вызывает магия. – Внутри меня словно колодец. Такой глубокий, что я даже не могу вообразить, где у него дно. Но вместо того чтобы черпать силу ведрами, я просто вызываю ее на поверхность. И вот магия уже под рукой – столько, сколько мне нужно, полностью под моим контролем.

Пенелопа всегда все держит под контролем. К тому же она очень сильная волшебница.

А вот Агата нет. По крайней мере, не настолько. Она не любит говорить про свою магию.

Но как-то на Рождество я допоздна мучил ее, пока она совсем не устала и не утратила бдительность. Тогда Агата сказала, что творить заклинание для нее все равно что напрячь мускул и не разжимать его.

– Как croisé devant[1], – сказала она, – понимаешь?

Я мотнул головой.

Агата лежала перед камином на коврике из волчьей шкуры, свернувшись, как миленький котенок.

– Это из балета, – пояснила она. – Я будто замираю в одной позиции, пока хватает сил.

Баз говорил, что вызвать магию для него словно зажечь спичку. Или спустить курок.

Конечно, он совсем не собирался рассказывать мне такие подробности. На пятом курсе мы сражались в лесу с химерой. Она загнала нас в угол, а Базу не хватало сил, чтобы справиться с ней в одиночку. Даже самому Магу не хватит сил, чтобы справиться в одиночку с химерой.

– Давай же, Сноу! – прикрикнул на меня Баз. – Сделай это! Выпусти, черт побери, свою магию на волю! Сейчас!

– Не могу, – выдавил я. – Все не так просто.

– Как раз очень просто, черт возьми!

– Я же не могу взять и включить ее.

– Попробуй!

– Проклятье, не могу!

В это время я размахивал мечом – в свои пятнадцать я отлично обращался с мечом, – но химера не имела телесной оболочки. Вот что значит мое вечное невезение. Как только начинаешь таскать с собой меч, все враги тут же обращаются в туман и осеннюю паутинку.

– Закрой глаза и зажги спичку, – посоветовал Баз, когда мы оба спрятались за валуном.

Сам он произносил заклинания одно за другим, почти нараспев.

– Что?

– Так всегда говорила мне мама. Зажги внутри себя спичку, спрятанную в твоем сердце, затем раздуй ее.

У База все завязано на огне. Даже не верится, что он еще не испепелил меня. Или не сжег у позорного столба.

Когда мы были третьекурсниками, он обожал запугивать меня похоронами викингов.

– Ты знаешь, Сноу, что это? Горящий погребальный костер, дрейфующий в море. Мы можем устроить тебе такой в Блэкпуле, чтобы туда пришли все твои дурацкие друзья-нормалы.

– Отвали! – отвечал я, пытаясь игнорировать его слова.