Свет грядущих дней - Джуди Баталион

оборваны; они больше не отвечали за других. Чтобы жить и сохранять в себе остатки человеческого духа, им нужно было действовать, заглушить чудовищную боль, погрузившись в трудную и опасную работу, которая могла бы умерить невыносимые воспоминания.

«Если мне суждено погибнуть, – решила Реня, по-своему повторяя лозунг Сопротивления, сформулированный Аббой Ковнером, – я не умру, как беспомощная овца, посланная на бойню».

Ее рвение раздуло огонь, который уже горел в среде бендзинской молодежи.

Глава 9

Черные во́роны

Хайка и Реня

Октябрь 1942 года

Хайка Клингер носилась по улицам и проулкам Бендзина. Это было ее первое задание. В сумке – спрятанные листовки. Курчавые коротко остриженные каштановые волосы[294] заправлены за уши, глаза внимательно наблюдают, сердце колотится. Каждый шаг таит опасность, но в то же время исполнен сдержанной радости. Ей поручено распространить новости о партизанском движении, о депортациях и политических событиях. Правдивые новости. Дрожащими руками она приклеила одну листовку к двери, другую вручила пешеходу. Рискнула выйти даже за пределы еврейского района.

Наконец-то она что-то делает!

Бендзин, в котором очутилась Реня, уже был пронизан духом сопротивления. И одной из его самых энергичных поборниц была Хайка Клингер[295].

* * *

Родившаяся в 1917 году в Бендзине, в бедной хасидской семье, Хайка была умной, пылкой, сообразительной и страстной. Ее семья едва сводила концы с концами, живя на то, что давала продуктовая лавка матери; отец все дни напролет изучал Тору и Талмуд. Хайка получила одну из немногих стипендий для учебы в светской еврейской гимназии Фюрстенберга – первоклассной начальной школе, где она научилась бегло говорить на нескольких языках, мечтая заниматься умственным трудом. Бендзин, со своим многочисленным еврейским населением, принадлежавшим в значительной мере к среднему классу, издавна пестовал у себя многие сионистские движения[296]. Относительно свободный от антисемитизма в 1930-е годы, город был центром для двенадцати пламенных молодежных групп. Школа, где училась Хайка, являясь своего рода маяком состоятельной либеральной общины Бендзина, поддерживала социалистический сионизм, за пределами же школы Хайка горячо увлеклась философией движения «Юный страж», приверженцами интеллектуальной строгости, что было необычным выбором для девушки ее возраста, если учесть жесткость порядков в движении.

«Юный страж», придумавший организационную модель «ближний круг», совмещал стремление к возвращению на еврейскую родину с марксизмом, высоким романтизмом, верой в исключительное положение молодежи в обществе и необходимостью жизни на природе для здоровья души и тела. Молодые люди поглощали огромное количество книг европейских революционеров, ратовали за культуру речи и самовыражение и ставили своей целью создание еврея нового типа. Преданная истине, группа имела свои десять заповедей, включавшие законы чистоты: курение, алкоголь и секс строго запрещались. Поощрялось психоаналитическое исследование сексуальности, но реальные отношения в этой сфере считались слишком отвлекающими от общего дела.

Хайка, в блузках с высоким воротником и очках в проволочной оправе, горячо восприняла эти радикальные взгляды, рассматривая «Юного стража» как передовое движение, которое в конце концов приведет еврейский народ к окончательной социальной и национальной революции. Взбунтовавшись против своего окружения, она, тем не менее, разделяла его мантру о конфликте поколений. Ее первый кавалер тоже был рьяным приверженцем движения. Хайка, чувствительная экстравертка, постоянно влюблялась.

Будучи преданным членом «Юного стража», она, тем не менее, критически относилась к своим соратникам, так же как и к себе, когда понимала, что недотягивает до высоких стандартов организации. Она быстро сделалась вожатой, потом редактором, а потом и региональным лидером движения.

Ее кавалера призвали в польскую армию. Пока он служил, она обратила внимание на высокого стройного Давида Козловского, своего товарища, у которого карманы всегда были набиты газетами и который страшно заикался. Они познакомились в библиотеке, когда Хайке отказали выдать какую-то книгу, потому что ее хотел взять Давид, а он у них был привилегированным читателем. Он улыбнулся ей, но она, обидевшись, сделала вид, что знать его не знает. (Он ей этого так и не простил.) Потом он принес стихотворение в газету, которую редактировала Хайка, и ее потрясли выраженные в нем лиризм и страстное желание. Она вдруг заметила, как бархатисты его карие глубоко посаженные глаза и сколько боли в «этих глазах мечтателя»[297].

В конце 1930-х годов пара приехала в кибуц готовиться к алие; это было нелегкое решение и для Давида, чьи принадлежавшие к верхушке общества родители были категорически против этого, и для Хайки, которая понимала, что отказывается от своих интеллектуальных амбиций ради аскетичной жизни в Земле обетованной. Чувствительный пообтрепавшийся Давид, оголтелый левак в теории, с трудом выдерживал «пролетаризацию». Он мог слагать стихи про китайскую династию Чэнь, про Советский Союз и Испанскую революцию, но не выдерживал монотонности сидения за швейной машинкой. Хайка, неисправимый романтик, считала своим долгом помогать этому «хрупкому спасителю», этому «цветку молодого деревца»[298], и она поддерживала его, пока он не сделался духовным лидером коллектива. Они должны были отправиться в Палестину 5 сентября 1939 года.

За четыре дня до этого, когда нацисты напали на Польшу, она попыталась бежать из страны, не с семьей, а с Давидом. Они шли пешком по забитым людьми дорогам, спрыгивали с подвергшихся бомбежке поездов, увертывались от пуль и осколков, от упавших деревьев, но так и не смогли выбраться из страны. Потом они собирались бежать на восток, но тут из штаба «Юного стража» пришло распоряжение: им предписывалось остаться в Бендзине и возродить движение. Если в Польше остается еврейская община, «Юный страж» тоже остается, чтобы «жить, расти и умереть вместе с ней»[299]. Лидеры местного отделения, Хайка и Давид, повиновались приказу. Однако они были потрясены жестокостью нацистов: ведь для Хайки Германия была страной просвещения и культуры, и она даже рассчитывала на прогрессивное правление.

Поскольку регион Заглембье был аннексирован Третьим рейхом, а не являлся частью Генерал-губернаторства, здешняя среда отличалась лучшей «проводимостью» для знаний. Евреев на этой территории заставляли работать на немецких заводах. Заглембье, что означает «из глубины», получило свое название благодаря залежам каменного угля и являлось богатым промышленным районом, здесь открыли десятки фабрик, производивших одежду, военное обмундирование и обувь. Работа на этих фабриках была тяжелой. «За окнами цветут яблони и сирень, – написала о своей тогдашней жизни девочка-подросток, – а ты должна сидеть в удушливой вонючей комнате и шить»[300]. Евреи работали за скудную плату и сущие объедки, но все же условия здесь были гораздо лучше, чем в трудовых лагерях, и владельцы фабрик оберегали свою дешевую рабочую силу от депортаций.

Показательный пример – Альфред Росснер[301], немецкий промышленник, никогда не бывший членом нацистской партии. Во время оккупации он переехал в Бендзин, чтобы принять в свое владение одну из еврейских фабрик, и нанял