Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Рене предложили должность домохозяйки в поместье. Но она тут же сообразила, что не сможет ее принять. Она была такой усталой и измученной и так боялась, что ее найдут. Ее документы действовали только на маленькой муниципальной территории. Зарегистрироваться по ним в другом месте было равносильно смерти.

Еще один долгий трудный переход, еще одна железнодорожная станция. Та ночь казалась особенно темной, луны не видно, звезды – такие же усталые и бледные, как она сама.

Обратившись в кассу на своем прекрасном польском, она купила билет до Казимежа-Велька, в котором, по слухам, еще жили евреи. Ей требовалось найти какую-нибудь опору, выяснить, жива ли еще ее семья.

Поезд дернулся и отошел от перрона, и вдруг у Рени кровь застыла в жилах[283].

Какой-то мужчина в упор смотрел на нее. Она узнала его – он был из Енджеюва, и он ее тоже узнал.

К ее великому облегчению, он прошел мимо, и какое-то время другие пассажиры тоже шли мимо ее места. Но потом она услышала приглушенный голос в темноте: «Да, это она… А ей нетрудно: она не похожа на еврейку».

Реня замерла. Все поплыло у нее перед глазами, она была уверена, что сейчас упадет в обморок. Ей всюду мерещились преследователи, она была окружена, она тонула.

Реня встала и направилась в конец поезда, к маленькой открытой площадке. Холодный воздух ударил в лицо. Искры из трубы паровоза немилосердно жалили ее. Она успела сделать лишь один глубокий вдох, как дверь вагона открылась, и появился кондуктор.

– Добрый вечер. – Она сразу поняла, что он хочет услышать, есть ли у нее акцент, чтобы понять, не еврейка ли она. – Здесь так холодно, и искры сыплются, это опасно, – продолжил кондуктор. – Почему бы вам не войти внутрь?

– Спасибо, вы очень любезны, – ответила Реня, – но вагоны так переполнены, и там так душно. Я предпочитаю подышать воздухом.

Он взглянул на ее билет, проверил пункт назначения и нырнул обратно в вагон. У нее не осталось сомнений. На следующей станции он собирался сдать ее жандармам – немецкой военной полиции – вероятно, за вознаграждение в несколько злотых.

На подъеме поезд замедлил ход. Времени на раздумья и переживания не оставалось. Сейчас – или никогда.

Реня швырнула свой маленький чемоданчик и прыгнула следом.

Несколько минут она лежала на земле без сознания, но вскоре очнулась от пронизавшего ее холода. Ощупала себя, чтобы убедиться, что руки-ноги на месте. Одна нога сильно болела, но какое это имело значение? Она спасла себе жизнь, вот что самое главное.

Собрав все оставшиеся силы, она метнулась вперед, в плотную черноту неизвестности. Роса на траве ласкала ноги, слегка облегчая боль.

Вдали – слабый огонек, небольшой дом. Залаяла собака, на порог вышел хозяин.

– Что вам нужно?

– Я иду повидать родственников, – солгала Реня. – У меня нет документа, удостоверяющего мое арийское происхождение, а я знаю, что немцы проводят облавы. Мне нужно где-нибудь переждать ночь. Если немцы увидят меня днем, они сразу поймут, что я не еврейка.

Мужчина сочувственно кивнул и жестом пригласил ее войти. Она вздохнула с облегчением. Он напоил ее горячим чаем и указал на охапку соломы, на которой она могла поспать, но предупредил:

– Утром вы должны уйти. Я не имею права принимать гостей, не зарегистрировав их.

На следующее утро Реня отправилась в путь пешком, но, по крайней мере, немного отдохнувшая и набравшаяся сил. Она шла и шла, подгоняемая надеждой, что ее семья по-прежнему жива и что ей будет на что жить в ближайшее время.

Евреи Казимежа-Велька, зная, что близлежащие деревни уже «ликвидированы», пребывали в страшном напряжении. У кого-то были планы побега, у кого-то – деньги. Даже самые сердобольные христиане уже не помогали евреям прятаться, опасаясь за собственные жизни.

Нацисты выпустили указ, запрещающий местным евреям принимать евреев-беженцев, и те подчинялись, надеясь, что послушание спасет их от депортации. Реня знала: это иллюзия, но что она могла сделать? Она чувствовала себя словно раздетой – без крыши над головой, почти без денег. Ей была нужна работа. Но как ее получить? Как можно найти работу посреди тотального распада?

Она брела по совершенно чужому городу, беспомощная, расстроенная, утешаясь лишь видом звезды Давида на нарукавных повязках, свидетельствовавших о том, что живые евреи еще существуют. Ближе к вечеру она заметила еврея-милиционера[284] и в отчаянии призналась ему, что она – «yiddishe kind», еврейское дитя.

– Где я могла бы найти пристанище на ночь? – спросила она.

Предупредив, чтобы она не слонялась по улицам, он разрешил ей переночевать в коридоре своего дома до утра. Реня познакомилась с его семьей, это был единственный известный ей еврейский дом в городе и единственная семья, знавшая, что она – еврейка. Она и сама уже плохо понимала, кто она теперь.

* * *

Обаяние Рени сработало. Довольно скоро она познакомилась с польской девушкой, которая приняла ее за польку и которой она очень понравилась. Девушка помогла ей устроиться на работу домохозяйкой в полунемецкую семью[285]. Реня уже бросала вызов нацистскому режиму, занимаясь контрабандой, прячась, интригуя и убегая, теперь настал период лицедейства.

Жизнь в доме Холландеров стала спокойной передышкой. Дневная работа была для Рени лучшим лекарством, врачевавшим раны и унижения, которым она подвергалась в последнее время. Конечно, ей по-прежнему приходилось маскироваться, постоянно притворяться простой беззаботной девушкой, бессонными ночами заглушать рыдания, за улыбкой скрывать не отпускавший ее страх. Но по крайней мере теперь у нее был временный дом, и она могла сосредоточиться на главной цели: что-нибудь разузнать о своей семье.

Хозяйка обожала Реню. Время от времени она призывала ее к себе и осыпала похвалами.

– Я так рада, – восклицала она, – что нашла такую чистоплотную, трудолюбивую, богобоязненную, опытную, умную и образованную помощницу.

На что Реня с улыбкой отвечала полуложью:

– Я из состоятельной и образованной семьи. Но после смерти родителей пришлось искать работу по домашнему хозяйству.

Холландеры делали Рене подарки и никогда не обращались с ней как с прислугой. Миссис Холландер не стала регистрировать свою новую домоправительницу в полиции, вероятно, она догадывалась, что Реня еврейка. Чтобы не возбуждать еще больше подозрений, Реня выбрала наступательную стратегию: пожаловалась, что у нее нет приличной одежды, чтобы ходить в церковь. А как ей, набожной католичке, обходиться без молитвы и соблюдения обрядов? Холландеры подарили ей комплект прекрасной одежды. Но теперь возникла новая проблема: ей предстояло посещать церковь.

В первое воскресенье, уже одевшись в новое платье, Реня не могла унять дрожь. Хоть в школе и во дворе она росла среди польских детей, на службах она никогда не бывала и очень мало смыслила в католических традициях; разумеется, она не знала гимнов и молитв. Ее поведение в церкви могло выдать ее с головой.