Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Но и для «самозванцев», сумевших перебраться на арийскую сторону, жизнь была трудна. Так называемые «шмальцовники» (буквально «смазчики»), или шантажисты-вымогатели[269], подходили к маскировавшимся евреям на улице и угрожали сдать их, если они не заплатят. Поляки лучше различали евреев, чем немцы. Если еврейка ненадолго покидала пределы гетто, она должна была иметь при себе пачку денег, чтобы по дороге откупаться от шантажистов. Банды поляков вымогали деньги у евреев, крали у них, избивали и угрожали, посылали им анонимные записки с требованием оставлять деньги в назначенных местах. Иногда они вымогали деньги у одной и той же еврейки на протяжении долгого времени, живя за ее счет. Или брали деньги, но все равно сдавали ее гестапо, которое за каждого пойманного живого еврея сулило скудные вознаграждения в виде небольшой суммы денег, двух фунтов сахара или бутылки виски[270]. Некоторые вымогатели напрямую работали на гестаповцев, делясь с ними добычей.

Другие евреи бежали не в города, а в леса, выдавали себя за поляков, пытались присоединиться к партизанским отрядам или месяцами, а то и годами, просто скитались. Детей пристраивали в сиротские приюты – обычно за взятку. Дети работали на улицах арийской части городов, продавая газеты, сигареты и сапожную ваксу и прячась от польских детей, которые могли узнать их, избить, а потом сдать полиции.

Независимо от всех трудностей, у Рени не было выхода. Ходили слухи, что «акция» ожидается со дня на день. На сей раз ни одно имя не могло быть исключено из списка. Оставляли только тех, кто должен был демонтировать гетто и сортировать имущество угнанных евреев. Один мужчина, которому удалось спастись от депортации в лагерь неподалеку от Кельце, прибежал с предупреждением: он сам видел, как нацисты истязали молодых мужчин, заставляя их писать родственникам лживые письма, в которых сообщалось, что с ними якобы все хорошо и что депортация вовсе не означает смерть. Тех, кто отказывался подчиняться, расстреливали на месте. Этот человек не сомневался, что набитые людьми поезда, которые он сам видел, везли своих пассажиров на верную смерть.

Кукелкам не оставалось ничего другого, кроме как бежать. Они собрали все деньги от проданной мебели и разделили их поровну между детьми. Родители Рени с ее маленьким братом Янкелем должны были уйти в лес. Две сестры, притворившись арийками, – отправиться в Варшаву, к родственникам, потом они постарались бы забрать к себе Лию и Моше. «Что бы ни случилось, – сказал детям Моше, – обещайте мне, что вы всегда будете оставаться евреями»[271]. Рене предстояло уходить одной. Это была ее последняя ночь в кругу семьи.

Двадцать второе августа, суббота. С помощью своего брата Реня оказалась в находившемся под нацистским управлением еврейском трудовой лагере[272] на окраине Сендзишува[273]. Аарон сбежал из первого трудового лагеря, притворившись поляком, скитающимся по лесу[274], вернулся домой, а потом попал в Сендзишув строить железнодорожную ветку. Он пользовался расположением тамошних надзирателей и устроил так, чтобы Реню тоже взяли на работу. В лагере трудилось пятьсот талантливых еврейских юношей, которые заплатили по несколько тысяч злотых, чтобы получить здесь место. Они верили, что тут депортация им не грозит. Вместе с ними в лагере находилось двадцать еврейских женщин, выполнявших более легкую работу – например, они подсчитывали количество кирпичей. Прибыв в лагерь вместе с подругой Йохимович, Реня испытала облегчение, однако ей не давали покоя мысли о родителях, перед глазами стояла сцена их прощания. Моше и Лия были безутешны. Реня не могла забыть слезы отца, стенания матери и то, как они долго не отпускали друг друга не в силах разнять объятия, расцепить ладони, пальцы. А Янкеле, ее маленький братик, с глазами, полными слез, обхватил ее своими теплыми маленькими ручками. Нет, не может быть, чтобы тогда она видела их в последний раз, нет, нет, нет!

Вскоре после того как начала работать сама на строительстве железнодорожных мостов, Реня сумела уговорить своего начальника принять в лагерь ее отца и сестер.

Но было слишком поздно.

Спустя несколько дней, ясным солнечным утром Реня проснулась, готовая отправиться на работу, и в этот момент ее, словно удар молнии, сразила весть: всего несколькими часами ранее, в четыре утра, в Водзиславе началась «акция». Реня не могла больше связаться с родными. Успели ли они уйти?

Но и это было еще не все[275]. Нацист – начальник лагеря подошел к месту, где работали девушки, подозвал Реню и тихо сообщил ей, что в лагере больше не разрешают держать женщин. Гестапо распорядилось внести их в список тех, кого следует посадить на ожидавшийся вот-вот транспорт. «Беги, – шепотом посоветовал он Рене. – Беги куда можешь».

Бежать? Куда? Опять?

Нет, нет, нет! Отчаяние парализовало ее.

Но немец продолжал уговаривать: «Ты еще молодая, – говорил он, – беги, может, тебе удастся остаться в живых».

А как же Йохимович? Реня отказывалась бежать без нее.

Если бы это зависело от него, честно признался немец, он бы предпочел, чтобы они остались. Если бы опасность не была так велика, он бы сам их всех спрятал. Но… «Удачи вам, – сказал он тихо, по-доброму. – Уходите».

Двадцать седьмого августа 1942 года – первый день следующего этапа жизни Рени, дней скитаний. Теперь она стала одной из тех евреев, которые блуждали, не ведая, куда и зачем идут. Аарон и его друг Герман помогли Рене и Йохимович: принесли воды, чтобы девушки умылись, пакет с едой, которую передал тот самый немец, и проводили девушек до ближайшего леса.

Теперь Реня и ее подруга остались одни. Куда идти?

Вдруг отовсюду послышались крики, стрельба, собачий лай.

А потом – команда собаке по-немецки: «Взять проклятых евреек, Рекс! Фас!»

Девушки бросились бежать, пытаясь спастись. Несколько минут их преследовали двое полицаев с собаками, а поймав, опознали Йохимович как еврейку. Девушек препроводили к избе, отведенной для кондукторов поездов, где уже находились другие пойманные евреи. Еще с улицы Реня услышала крики, доносившиеся из подвала.

Она твердо решила, что ни за что туда не пойдет.

– У вас есть дети? – спросила она полицая.

– Да, четверо.

– Я – тоже дочь, у меня есть мать и отец. А еще сестры и братья, – умоляла его Реня, между тем как немецкий офицер торопил его отвести девушек в подвал. – Неужели вы действительно думаете, что я – еврейка?

– Нет, – ответил полицай, терзаясь сомнениями. – Ты выглядишь и разговариваешь, как полька. Ты – из наших. Уходи, быстро! И подружку свою забери.

Девушки попытались было уйти, но идея оказалась неудачной. Вид у Йохимович был неподходящий. Обузой или опорой была для Рени подруга? Следовало ли Рене оставить ее?

Порой вопросы отвечают на себя сами.

Реня услышала выстрелы.