Свет грядущих дней - Джуди Баталион

себя будущее?» Ее изумляла их сосредоточенность на Земле Израиля, то, что они разговаривают и поют как во сне, словно не имея понятия о неописуемых злодеяниях, творящихся вокруг них.

А потом приехала Ханце Плотницкая[327] и привнесла еще более позитивный дух в их среду. Ханце жила в Грохове, пригороде Варшавы. Тамошняя ферма стала центром сопротивления и перевалочным пунктом для курьеров, местом, где они могли спрятать нелегальные материалы и провести ночь, прежде чем на следующий день отправиться в гетто. Когда ферму закрыли, Ханце направили в Бендзин. Дорога была полна опасностей, но когда она все же приехала, Реня почувствовала, что для всей группы начинается новая жизнь. Реню потрясало то, как Ханце умела поднять настроение. Она знала всех членов кибуца и подмечала особые таланты каждого. Она отказывалась прекращать культурную деятельность: после тяжелого рабочего дня собирала всех на философские беседы, а когда рассказывала о палестинских кибуцах, ее лицо светилось. Она помогала товарищам в их подготовке к сопротивлению. Поддерживала связи с членами движения в окружающих районах и в Варшаве, особенно со своей сестрой Фрумкой.

Ханце рассказывала им об ужасных условиях жизни в Грохове, о голоде и преследованиях, о еде, которую готовили из кулинарного жира, гнилых капустных листьев и картофельных очистков. Со смехом описывала, как дурачила немцев на долгом пути до Варшавы, притворяясь нееврейкой. Когда бендзинцы жаловались на свои жизненные трудности, Ханце, по свидетельству Рени, поддразнивала их: «В Грохове у людей условия куда хуже, – говорила она с улыбкой, – но даже они все еще живы…»[328]

* * *

Однажды, повествует Реня, товарищи встретились с кондуктором поезда, поляком, который рассказал им то, что знал доподлинно, добавив достоверные подробности к тому, что до них уже смутно доходило. Он ехал кондуктором на поезде, направлявшемся в деревню Треблинка, к северо-востоку от Варшавы, куда стекались поезда со всей Европы. За несколько станций до Треблинки ему вдруг приказали сойти с поезда, и его сменил кондуктор-немец – все для того, чтобы сохранить в тайне место массовых убийств. Сошедших с поезда в Треблинке евреев избивали, заставляя двигаться быстрее, чтобы они не заметили, что происходило вокруг. Больных немцы поспешно уводили под навес и расстреливали.

Остальные вновь прибывшие считали, что их привезли на работу. Мужчин и женщин разделяли. Детям давали молоко и хлеб. Все должны были раздеться, одежду сваливали в постоянно растущую кучу. Потом немцы выдавали мыло и полотенца и велели людям поторапливаться, чтобы вода в бане не остыла. Но на сопровождавших их нацистах – противогазы. Люди начинали выть и молиться. Жандармы нажимали кнопку и пускали газ. Евреи закрывали глаза, мускулы у них были напряжены, как натянутые струны, они задыхались, валясь друг на друга и образуя гигантскую окаменевшую глыбу. Глыбу разрезали на части, которые сваливали с помощью подъемных кранов в железнодорожные вагоны, потом, отогнав подальше, вагоны разгружали в подготовленные рвы.

«Земля все принимает в себя, – написала тогда Реня, укрепляя свою внутреннюю решимость, – кроме тайны того, что случилось»[329]. Она была уверена, что правда все равно выйдет наружу.

* * *

Новые сведения привезла Фрумка. Как и ее сестра, она была послана из Варшавы в Бендзин, изначально чтобы разведать маршрут возможного перехода в Палестину через Словакию, граничившую с Польшей на юге; ей предстояло бежать туда, чтобы стать посланцем своего народа. В предыдущие месяцы, маскируясь под христианку и передвигаясь между Белостоком, Вильно, Львовом и Варшавой, Фрумка «прошла через ад». В Бендзин она прибыла усталая и подавленная – хотя Реня вспоминала день ее приезда как самый счастливый в жизни сестер: «Помню, как они целый час сидели рядышком и разговаривали обо всем, что пережили»[330]. «Обо всем» – значило именно «обо всем».

Вечерами Фрумка рассказывала кибуцникам о злодействах, творимых по всей стране, о расстрельных комитетах, состоящих из гестаповцев и сотен украинцев при поддержке еврейских милиционеров, которых впоследствии и самих казнили. На улицах виленского еврейского района стояли лужи крови. Убийцы шныряли повсюду с маниакальным блеском в глазах. Улицы, переулки, жилые дома были сплошь покрыты мертвыми телами. Люди кричали и выли, как дикие животные. «И ниоткуда никакой помощи! – воскликнула Фрумка. – Мир нас бросил»[331]. Ее рассказы были такими страшными и такими живыми, что Реня много дней не могла стереть их из памяти. Она посещала все часто устраивавшиеся встречи, во время которых Фрумка просила их лишь об одном: сопротивляйтесь! Реня, покоренная самоотверженностью Фрумки, наблюдала, как их «мать», неся на своих плечах груз кибуца, одновременно принимает на себя миссии, связанные со всей общиной. Так же, как в Варшаве, в Бендзине все знали и высоко ценили Фрумку. Она умела облегчить их страдания словами утешения и прочувствованными советами. Она не давала покоя юденрату. Ей удалось отменить некоторые распоряжения и вырвать не одну жизнь «из лап смерти». Она мало рассказывала о собственной деятельности, но все знали, что Фрумка помогала заключенным и пыталась устанавливать связи с евреями из других стран. Каждый раз, добившись цели, она радовалась как ребенок; ее энтузиазм никого не оставлял равнодушным.

* * *

Рассказы Фрумки, энергия Ханце, информация поездного кондуктора и все, что они услышали от Анелевича, стимулировали работу еще не оперившегося заглембского ŻOB’а. Хайка с гордостью наблюдала, как его члены приносили часы, одежду и пакеты с едой, полученной из других районов страны, даже обувь – все, что можно было продать, чтобы купить нужное снаряжение для вступления в партизанский отряд. Они мечтали купить оружие, просили о помощи богатых евреев, хотя Хайка твердо настаивала на том, чтобы не брать ни на грош больше, чем требуется, даже если «донор» был миллионером. В конце концов они собрали примерно две с половиной тысячи рейхсмарок – достаточно, чтобы «снарядить в партизаны» более десяти человек[332]. Потом оборудовали первую мастерскую, где изготавливали ножи и экспериментировали с самодельной взрывчаткой, надеясь научиться делать гранаты и бомбы.

Хайке Клингер не терпелось бросить первую.

* * *

Дух мятежа носился в воздухе. Той осенью 1942 года расположенный рядом город Люблинец стал местом спонтанного бунта. Однажды в полдень нацисты приказали всем евреям собраться на рыночной площади и раздеться. Мужчин, женщин, стариков и детей заставляли снимать с себя одежду, даже белье, под тем предлогом, что все это нужно немецкой армии. Нацисты окружили площадь, размахивая хлыстами и стеками, срывая одежду с женщин.

И вдруг дюжина голых евреек набросилась на офицеров, царапая их ногтями. Подбадриваемые стоявшими за оцеплением зрителями-неевреями, они кусались, хватали с земли камни и дрожащими руками швыряли их в немцев.

Нацисты были ошарашены и в панике бежали, бросив