Миледи и притворщик - Антонина Ванина

На этом она покинула зал в сопровождении молодого евнуха, и как только двери закрылись, я поняла, что теперь-то можно дать волю чувствам и заявить старшему евнуху Сеюму:

– Не закрывай книгу, господин, ты ещё не дописал моё имя.

Евнух удивлённо поднял глаза и посмотрел на меня, а я не упустила шанса в полный голос заявить о себе.

– Запиши, что стражи сатрапа Сураджа похитили и силой удерживают во дворце Эмеран Бланмартель, маркизу Мартельскую, невесту аконийскго принца Адемара из династии Марильон. А на словах можешь передать своему повелителю, что если сегодня же меня не выпустят из этого дворца, через неделю весь флот Аконийского королевства будет стоять в портах Старого Сарпаля и поливать огнём города. И ещё ракетами. Хотя, ты ведь даже не знаешь, что это такое. Но скоро узнаешь, если сейчас же не дашь распоряжение стражам вернуть мне мою одежду и выпустить из дворца.

Да, я непростительно дерзко блефовала и откровенно врала, но лишь с одним расчётом – Стиан как-то говорил мне, что новости с северного континента после разрыва официальных контактов между странами долго доходят до Старого Сарпаля. Раз уж у Шиама в доме есть мой чахучанский альбом, то и во дворце сатрапа он может быть. А может, ещё и наша с Леоном книга о Сахирдине. А может, ещё и тромские газеты полугодовой давности, где писали о моём якобы романе с Адемаром. Лучше бы эти газеты и вправду тут были, иначе мне нечем отвоевать свою свободу.

– Знаешь что, Имрана из Блантеля, – отложив книгу, сказал старший евнух, – ты говоришь такие странные вещи, произносишь такие странные слова. Может, ты больна? Наверное, тебе надо немного полечиться. И подумать о своём будущем. И о дерзком поведении. И слишком остром языке. Махар, Эбо, уведите её в Комнату Раздумий. И заприте хорошенько. И не выпускайте, пока её разум не исцелится от наглости и надменности.

И меня снова схватили, чтобы поволочь из одного зала в другой. А мне оставалось только извиваться и кричать во весь голос:

– Я известный фотограф! Я снимала Чахучан, снимала Сахирдин! Все знают Эмеран Бланмартель, маркизу Мартельскую! Принц Адемар будет меня искать! Он не простит вам этого! Он вас всех накажет! Всех!

После столь искромётных речей я и оказалась в тесной коморке с мокрым полом и затхлым воздухом. За попытки сопротивляться, меня и связали, а сама я лежала с заведёнными за спину руками и ногами и поскуливала от невыносимой боли. Даже не знаю, что болело больше – душа или тело.

Мне стало до слёз обидно: лежу как скотина в хлеву, жду, когда меня поведут на убой, а сама даже сделать ничего не могу. Не о таком путешествии по Восточному Сарпалю я мечтала… Лучше умереть, чем жить вот так – рабыней для плотских утех, куклой для отработки юношеских комплексов, живым инкубатором, красивой вещью, которую можно выбросить, когда она испортится.

Иризи, бедная Иризи, как же она страдала во дворце сахирдинского визиря. Теперь и меня постигла её участь. Вот только никто меня своей служанкой не сделает и из дворца не увезёт. Мне теперь ни за что отсюда не выбраться. Как и говорила жена Шиама: всякая девушка, что попадёт в гарем сатрапа, на деле умирает для своей семьи, ведь больше они никогда её не увидят. А я не увижу Стиана…

Наверное, ему сейчас ещё хуже, чем мне. Он мечется, думает, как меня спасти, корит себя, что не уберёг меня, что зря привёл в дом Шиама. Даже не представляю, что у него сейчас творится на душе. Знаю только, что он точно не опустит руки. Наверное, сейчас он благоразумно покинул город и уже на пути к побережью. Если он как можно скорее доберётся до Флесмера и сообщит властям о моём похищении, я ещё могу надеться на то, что участь сатраповой наложницы обойдёт меня стороной. А если не успеет…

Да что я вообще тешу себя пустыми надеждами? Никто меня не спасёт. Старосарпальцы давно оборвали все дипломатические связи с тромцами, так что ни послы, ни сам император не выторгуют у него мою свободу. А аконийские власти и вовсе не станут за меня вступаться. Адемар только посмеётся, когда узнает, что я угодила в лапы южного князька и стала обыкновенной рабыней для постельных утех. Ох, он будет очень рад этой новости, наверняка, будет руки потирать и приговаривать: а могла бы быть королевой, если бы вела себя хорошо и не бросила меня.

От воспоминаний об Адемаре и его гнусной, самодовольной улыбочки внутри меня закипела тихая ярость. Нет, я не дам ему повода даже в мыслях насмехаться надо мной. Я отсюда выберусь – из этой коморки, из этого дворца, из этой сатрапии – живой или мёртвой. Но я точно не стану чужой рабыней. Я – живой человек, а не вещь без души, которой можно пользоваться, как заблагорассудится. Но если я стану вещью по воле сатрапа, то лучше смерть и освобождение души, чем унизительное существование плоти.

Только бы Стиан смог смириться, что навсегда потерял меня. Нельзя, чтобы до конца своих дней он винил себя в моём похищении. Нельзя, чтобы вся его жизнь стала нескончаемым страданием, приправленным чувством вины. Он ведь фольклорист, он же знает, что там, за чертой жизни и смерти, души не умирают, а продолжают существовать. В Пустоши Безмолвия или ещё где, но мы с ним обязательно встретимся. И будем вместе. Навсегда. Потому что только в запредельном мире никто уже не сможет нас разлучить.

– Эй, Имрана из Блантеля? – вдруг раздался голос за дверью. – Тебе уже лучше? Чувствуешь, что болезнь высокомерия тебя покинула? Готова освободиться от пут, позволить служанке тебя отмыть и причесать, а потом заночевать на мягкой тахте в прохладной комнате?

Я услышала, как засовы на двери открываются и поспешила перевернуться на бок, чтобы увидеть своего визитёра. Им оказался старший евнух Сеюм. Он смотрел на меня сверху вниз, а в его глазах играли смешинки, и губы растянулись в самодовольной усмешке.

– Я – Эмеран Бланмартель, маркиза Мартельская, невеста… – не теряя самообладания, напомнила я ему и тут же услышала:

– Нет, кажется, ты не исцелилась. Учти, больные наложницы во дворце не нужны. Больных здесь кладут в сундук, а сундук кидают в реку, и он тут же идёт на дно. Хочешь оказаться в нём?

– Уж лучше пойти камнем на дно, чем делить ложе с незнакомым мужчиной и ещё тысячью его женщин.

Улыбка Сеюма вмиг пропала с губ, а лицо его стало задумчивым.

– Ты будешь представлена господину, когда придёт время. Он не будет для тебя незнакомцем. И на его ложе побывало вовсе не тысяча женщин, не наговаривай. У повелителя есть одна-единственная старшая жена, выбранная ему матерью, две младшие жены, которых выбирал он сам, семь старших наложниц и двадцать три младших. Вот видишь, никаких тысяч. Наш повелитель бесспорно сильный мужчина с крепким семенем, но дворцовая кухня полчища женщин не прокормит.

– Мне всё равно, сколько прокормит, а сколько нет. Тридцать четвёртой женщиной вашего повелителя я тоже быть не хочу.

Тут по лицу Сеюма пробежала тень недовольства, но он взял себя в руки и вкрадчиво произнёс:

– Нет, ты будешь двадцать четвёртой младшей наложницей. Десятки дворцовых служанок мечтают оказаться на твоём месте, но получат его, только если случайно попадутся повелителю на глаза, и он захочет провести с ними ночь. Ты же станешь младшей наложницей сразу и в помощь получишь одну служанку. Ты не будешь никому прислуживать, прислуживать будут тебе. Если повелителю запомнится ночь любви с тобой, он одарит тебя нарядами и украшениями. Если ты родишь ему дитя, то он сделает тебя старшей наложницей и тогда у тебя будут отдельные покои и целых три прислужницы. А если ты покоришь его сердце, и он захочет сделать тебя третьей младшей женой, ты будешь жить в Малом дворце отдельно ото всех завистниц, и прислуживать там тебе будут уже шесть девушек. Понимаешь, Имрана из Блантеля, какое великое будущее тебя ждёт, если ты сейчас перестанешь своевольничать и пойдёшь со мной в свои новые покои?