Дом правительства. Сага о русской революции - Юрий Слезкин

Через год после выхода «Двадцати писем другу» Светлана добавила сноску: «Анна Сергеевна умерла в августе 1964 года в загородной Кремлевской больнице. После тюрьмы она боялась запертых дверей, но, несмотря на ее протесты, ее однажды заперли на ночь в палате. На другое утро обнаружили ее мертвой»[1911].

Екатерина Михайловна Смирнова (слева). Предоставлено Еленой Симаковой

Вдова Осинского, Екатерина Михайловна Смирнова, умерла на полгода раньше. По словам ее дочери Светланы, «никто не узнал бы в ней прежнюю давних лет блестящую или даже последних лет умную и печальную женщину».

Во время войны Анна Шатерникова нашла Светлану и рассказала ей о своем двадцатилетнем романе с ее отцом. Они подружились. Анна жила в коммунальной квартире с мужем, которого не любила, и сыном Всемиром, который рано умер. Она получала персональную пенсию, подрабатывала в райкоме, была активной общественницей и очень гордилась дореволюционным партстажем. После XX съезда ее навестил человек, сидевший с Осинским в одной камере, но она не рассказала об этом Светлане, потому что та не была членом партии. В конце жизни она провела какое-то время в психиатрической больнице. Однажды Анна сказала Светлане, что у нее осталось три желания: чтобы кто-то из близких держал ее руку, когда она будет умирать, чтобы на похоронах кто-нибудь сказал несколько слов и чтобы за ее могилой ухаживали. Она умерла в больнице, немного не дожив до девяноста. Светлане не удалось узнать, где она похоронена. Но она получила письма отца, которые Анна хранила в течение сорока лет[1913].

Анна Шатерникова Предоставлено Еленой Симаковой

Большевизм – как христианство, ислам и большинство других разновидностей милленаризма – начался как мужское движение. Женщины составляли ничтожно малую часть первоначальных членов секты и ответственных квартиросъемщиков Дома правительства. Мужчины могли быть женаты и на женщинах, и на революции. Женщинам приходилось выбирать. Почти все въехали в Дом правительства как члены семей. Многие были верующими большевиками и «ценными специалистами», но мало кто имел личное право на квартиру в Доме правительства. Те, кто имел, были как Стасова: бездетные, незамужние и политически несостоятельные.

Большевизм – в отличие от христианства, ислама и некоторых других разновидностей милленаризма – был верой одного поколения. Когда большевики были бездомными юношами, женщины олицетворяли «ненасытную утопию». Когда они остепенились и обзавелись семьями, женщины символизировали либо «мелочи бытия», либо – урывками и втайне от мира – последнюю надежду светлой веры. Когда их вели на расстрел, женщин – если не считать мысленных адресатов последнего «прости» – с ними не было. Жен казненных большевиков не обвиняли во вражеской деятельности, их ссылали как «членов семьи изменников родины». Возвращаясь в Москву, они не находили ни дома, ни веры, ни слов, чтобы рассказать о произошедшем. Их дети жили в новых квартирах и в совсем другом мире.

Ева Павловна Левина-Розенгольц, 1974 г. Предоставлено Е. Б. Левиной

Революции повторяются дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде семейной трагедии. Они начинаются как юношеские восстания против вечного возвращения и кончаются дома, среди женщин и детей. Те, которые приносят в жертву своих жрецов, кончаются чуть позже, среди осколков семей и старых любовных писем. Когда выясняется, что бессмертие недостижимо, некоторых мужчин казнят, награждая толикой бессмертия. Женщины остаются, чтобы взять на себя часть вины, – сначала как жены и разносчики куриных забот, а потом как вдовы, пережившие и мужей, и веру.

Валериан Осинский когда-то любил жену, Екатерину Смирнову, любовницу, Анну Шатерникову, детей, Диму, Валю и Светлану (особенно мальчиков), и ненасытную утопию, которая обещала нежную глубину без стыда и милосердие без прикрас. Диму расстреляли вместе с ним, Валя пропал без вести, а утопия испарилась десять или двадцать лет спустя, незаметно для окружающих. Екатерина и Анна умерли в одиночестве. Светлана передала письма отца в архив и написала книгу, задуманную как дань уважения отцу и акт покаяния перед матерью.

Сестра Аркадия Розенгольца, Ева Левина-Розенгольц, была арестована в августе 1949 года и осуждена на десять лет ссылки как социально опасный элемент. Она пять лет работала уборщицей, санитаркой, медсестрой и маляром в Красноярском крае и два года художником-декоратором в Казахском драматическом театре в Караганде. В 1956 году она вернулась в Москву.