Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

Зеркала нигде нет. Осмотреться еще раз или идти на следующий этаж? Меня раздирают сомнения.

Снизу доносятся звуки ударов, треск, звон бьющегося стекла и ругань. Я понимаю, что напрасно теряю время, встряхиваюсь и возвращаюсь к лестнице. Наверху меня встречает очередная круглая комната, набитая «жуткой и опасной дрянью». Здесь нет ни одного незавернутого предмета. На втором этаже они еще встречались, я видела деревянную лошадку-качалку и рамку с мертвыми бабочками, но здесь меня со всех сторон обступают серые тюки, покрытые таинственными закорючками.

Осмотр комнаты ничего не дает: либо глаз у меня замылился, либо зеркало стоит в другом месте. Снова лестница, круглая комната, вещи-вещи-вещи, серость-серость-серость. Сколько этажей в этой башне и сколько в ней барахла?!

Вредно задаваться вопросами, когда что-то ищешь. Впустишь в мозг один — сразу прорвутся другие.

А вдруг зеркало спрятано внутри другого предмета, уже завернутого в ткань? А что, если оно не стоит, а лежит, заваленное хламом? А почему я считаю, что оно вообще тут есть?

Я никогда, никогда его не найду.

Лавиной накатывает паника, а по ее гребню скользит уныние и орет прямо в душу: «Ничего не получится! Хватит пытаться! Сядь на пол, обними колени и плачь!»

Ни с того ни с сего я вспоминаю Крис. Как бы она поступила на моем месте? Ну, сдаваться бы точно не стала из-за такой-то ерунды. Мачеха разнесла бы тут все к чертям, разодрала когтями каждый дурацкий тюк и обязательно отыскала бы зеркало.

Да, Крис бывает вредной, и приставучей, и жесткой, но чего у нее не отнять — так это решимости. Я точно знаю. Прошло столько лет, а я помню, будто это было вчера. Помню, как она ворвалась в мою комнату с ломом, кинула на ходу: «Привет, Грипп» — и тремя широкими шагами достигла заколоченного окна. Откинула волосы назад, вставила лом в щель между двух досок и рванула на себя. Если вы хотите знать, какой он, звук свободы, — послушайте, как трещат доски.

Воспоминание успокаивает. Я глубоко вдыхаю, наклоняю голову набок и обвожу комнату внимательным взглядом. Вот «скульптура», две, десяток. Вот небольшие предметы, размером и формой напоминающие уток, и их не счесть. Вот нечто, похожее на шкаф. А за ним… За ним — плоское, высокое, завернутое!

Я подлетаю к шкафу, вцепляюсь в предмет, приставленный к задней стенке, и тяну на себя. Устанавливаю так, чтобы находка не упала, и принимаюсь распутывать бечевку. Эх, жаль, нет ножа.

Помучавшись минут десять, я все-таки срываю серый покров. Глотнув изрядную порцию пыли, сотрясаюсь от кашля. А вместе со мной, прижав ладонь к губам, дергается мой двойник.

Зеркало, это действительно зеркало!

Отражение вздрагивает еще раз — и замирает. Замирает раньше, чем я, и больше не двигается. Опускаю руку, мотаю головой, разеваю от удивления рот — зеркальная я остается неподвижной. Она похожа на фигурку, вырезанную из бумаги и приклеенную с той стороны. Я смотрю на нее как завороженная и не знаю, что делать.

Силуэт постепенно истончается, теряет краски и растворяется. Но зеркало не пустеет. Там кто-то есть, в глубине. Я приглядываюсь.

Внутри серебряной глади стоит девочка. Лет восьми или девяти. Худенькая и словно фарфоровая.

Я бросаю взгляд за спину — там, разумеется, никого. Тогда я снова поворачиваюсь к зеркалу и вздрагиваю от неожиданности. Девочка успевает приблизиться и теперь стоит совсем рядом. Две белоснежные косички лежат на плечах, как лунные дорожки. Скромное серое платье украшено крохотными нераскрытыми бутонами роз, вышитыми на груди и рукавах. На милом личике — недетская серьезность, будто голову девочки занимают тяжелые мысли о будущем всего человечества. И что-то неуловимо знакомое мерещится мне в чертах зазеркальной гостьи.

— У меня хотят украсть любимую игрушку, — говорит девочка, и ее нижняя губа вздрагивает. — Помоги мне. Пойдем со мной. Ты спасешь мою куклу, а потом мы можем поиграть вместе. Мне так одиноко. — И она протягивает руку.

Розовые кончики пальцев высовываются наружу, словно из воды. Я хочу взяться за них и нырнуть вглубь серебра, но мешкаю, вспоминая про сатира и Грифа. Да, король умеет проходить сквозь зеркала, — значит, он выберется из Терновника. А сатир точно не пропадет, даже если останется тут, он же нечисть. Я могу уйти, помочь девочке и немного поиграть с ней, а главное — скорее выполнить четвертое задание. Меня охватывает нервозно-азартное чувство, и рука сама тянется к детской ладошке. Интуиция подсказывает: благодаря девочке я запросто проскочу сквозь зеркало. Да, я могу уйти.

Нет, не могу. Мне нужно знать, что с сатиром и Грифом все в порядке. Зеркало найдено, но это не значит, что больше я ни на что не способна. Сейчас найду предмет поувесистее и вернусь на первый этаж. Мне не очень-то хочется драться с безумным дедом, да и сил почти не осталось, но другого выхода нет.

Отдернув руку, я качаю головой и говорю девочке:

— Извини.

— Грипп! — Сатир и Гриф хором окликают меня, и я оборачиваюсь, чувствуя невероятное, головокружительное облегчение.

Они подходят ко мне. Сатир подволакивает ногу, все лицо у него в волдырях и ожогах, а с плеча свешивается подобранное пальто. У короля рассечена бровь, щеки вымазаны сажей, одежда сильно изодрана, а в руке — оружие из корзины.

— Слушай, последний раз предупреждаю, брось бяку, — говорит сатир Грифу, указывая взглядом на ношу.

— Ни за что, — отрезает тот. — Чертова кукла лишила меня любимого тесака, так что я имею право на компенсацию.

Я смотрю в зеркало: девочки там нет. Только мы втроем: сатир морщится и старается не смотреть на свое отражение, а Гриф решительно хмурит брови и делает шаг вперед. Не знаю почему, но я чувствую сожаление. Или скорее вину. Надеюсь, с девочкой все будет нормально.

— Ну а теперь хватайтесь за меня, — говорит король.

Мы с сатиром вцепляемся в него с двух сторон и шагаем в зазеркалье.

Я думала, что пройти сквозь зеркало — это как нырнуть в воду, только без намокания. А на самом деле совсем по-другому.

Вначале я чувствую прохладу. Она натягивается на кожу, как резиновая маска, плотная и эластичная. Потом маска истончается, превращаясь в мыльный пузырь, и я оказываюсь внутри него. По внешней стороне плавают радужные пятна, принимая формы крылатых змеев, кентавров, женщин-скорпионов, — удивительно, но все они совершенно нестрашные. В химерах нет ни капли мрачности или злобы, — может, потому, что они разноцветные и двигаются так, будто танцуют. А еще, кажется, улыбаются.

Ноги на мгновение теряют опору, но я не падаю, а парю. Правой рукой держусь за плечо Грифа, левой сжимаю ладонь сатира. Давно я не чувствовала такого умиротворения. Возможно, вообще никогда. Каждая клеточка тела словно поет: «Домой, мы возвращаемся домой». Пузырь беззвучно лопается, и подошвы касаются пола. Он твердый, холодный и немного липкий. Ой, да я же босая!