Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

— Куда дальше? — спрашивает Гриф у сатира, забрасывая грязью кострище. Перехватив мой взгляд, он поясняет: — Нужно поменьше оставлять следов. Учись, Грипп Петрова.

Сатир указывает на гряды, покрытые невысокими сухими кустарниками. Предчувствую, что пробираться сквозь них будет нелегко. Серые веники стоят слишком плотно, и я не удивлюсь, если окажется, что они от верхушек до корней покрыты острыми шипами.

— Пройдем через Терновый Ранник, потом по руслу высохшей реки Выжмы и окажемся в «Приюте старьевщика». Там и находится зеркало.

— Его охраняют? — Король забирает у меня флягу и делает маленький глоток. — Чего вообще ждать от этого места?

— Там опасно. — Сатир тяжело вздыхает. — Я бы сказал, смертельно опасно… — Он выдерживает паузу. — Для тех, у кого аллергия на пыль. Старьевщик Филя любит пофилонить. Он вообще не убирает в своей лавке. Если что, я предупреждал. — Довольный собой, сатир устремляется к грядам.

Гриф, ругнувшись сквозь зубы, нагоняет его и вырывается вперед. Не понимаю, откуда у него столько сил. К сатиру-то вопросов нет: он нечисть и чувствует себя здесь как рыба в воде. А я… Пожалуй, я тоже ощущаю себя рыбешкой, но выловленной и сваренной. Ноги заплетаются и скользят, а когда мы лезем на холм, мне приходится хвататься пальцами за землю и жесткие пучки трав, чтобы не скатиться вниз. Пальто давит на плечи, отяжелев от влажности. Глаза заливает пот.

Достигнув вершины, я сразу попадаю в объятия тернового куста. Колючки вцепляются в полы пальто, прошивают рукава и впиваются в кожу. Один шип, удивительно длинный, нацеливается на левый зрачок. Другой цепляет губу. Я с трудом выворачиваюсь из терновых лап, оставляя нитки и капли крови на их скрюченных пальцах. Сатир кидает на меня мрачный взгляд и запоздало предупреждает:

— Береги пальто, мне оно нравится.

Гриф рубит ветки тесаком, прокладывая путь, но я все равно умудряюсь застревать в колючках. Мы спускаемся и поднимаемся, спускаемся и поднимаемся, а гряды все не кончаются. Это напоминает американские горки, только на своих двоих. И всякий раз чертовым кустам достаются частички сатирова пальто и моей ДНК. Несколько раз среди шипов я замечаю разложившиеся трупы птиц и мелких зверьков.

Когда мы наконец выходим к руслу реки, в глазах у меня прыгают разноцветные искры. Вот уж правда: через тернии к звездам.

Широкое русло бугрится серо-зелеными камнями — выглядит так, будто дракон заболел проказой. Высохшая река лишь притворяется мертвой, а на самом деле живая и злая. Каждый валун, на который я наступаю, выворачивается из-под ног и трясется от смеха. Я стараюсь идти осторожно и вставать на те же камни, что и сатир, но русло строит козни. Хочет, чтобы я грохнулась и разбила череп или хотя бы подвернула лодыжку. Я же видела, что вон та каменюка не шаталась, когда сатир наступал на нее! Но стоит мне сделать шаг, как валун опрокидывается, нога попадает в щель и оказывается зажата в каменных тисках. Щиколотку пронзает боль, и нам приходится сделать привал.

— Паршиво выглядишь. — Сатир устраивается на валуне и разглядывает меня, подперев кулаком подбородок. — Полагаю, пора подумать о завещании. Оставишь мне фото свинюшки из кошелька? Ну и банковскую карту.

— На, помажь. — Гриф протягивает мне крохотный тюбик.

Скорее всего, у короля есть полезные штуки на все случаи жизни. Возможно, даже походная эспрессо-машина. Сейчас я бы не задумываясь обменяла карточку с деньгами на глоток кофе.

Крем вязкий и пахнет перегноем, но главное — действует. Боль проходит, и мы снова пускаемся в путь. Маленькая передышка совсем не идет на пользу. Наоборот. Превозмогая себя, я топаю по камням и бубню под нос: «Потерпи чуть-чуть. Еще десять шагов. А потом скажешь, что больше не можешь. Или ляжешь и сдохнешь». Делаю десять, двадцать, пятьдесят шагов — и повторяю те же слова. Но с каждой новой десяткой я все ближе к тому, чтобы признаться в полном бессилии.

Эх, был бы тут Хосе, — может, взял бы меня на руки. Да, вполне вероятно. А от этих не дождешься.

Русло поворачивает, и я решаю: вот теперь — точно все.

Слева у реки вырастает круглая каменная башня. Внизу она совсем темная, будто закопченная, но чем выше — тем светлее. Зубцы, венчающие постройку, ослепительно сияют на фоне серого неба, словно их начистили отбеливающей пастой. Окна узкие, длинные, без стекол — больше похожи на прорези. Перед красной арочной дверью стоят кадки с пожухшими растениями.

— Эх, опять Филя забыл полить крестоцветы. — Сатир качает головой и объявляет: — Ну, вот мы и на месте. Дамы и господа, «Приют старьевщика»!

Мы приближаемся к «Приюту» и останавливаемся возле двери. Сатир тянется к ручке в виде кольца, отверстие которого, словно кружевной заплаткой, затянуто паутиной. Похоже, в гости к старьевщику давно никто не наведывался.

— Вы идите, я попозже присоединюсь, — говорит Гриф, окидывая башню взглядом.

— Перестраховщик, — фыркает сатир. — Думаешь, я заранее устроил засаду? Плохо меня знаешь. Я по жизни импровизатор.

— В этом я не сомневаюсь. — Трефовый король скидывает с плеча моток веревки. — Но не все такие, как ты. Так что вы давайте через парадный вход, а я, — он еще раз мерит «Приют» взглядом, — как получится.

Сатир, пару раз стукнув по двери носком сапога, тянет за кольцо и ныряет в проход. Обернувшись на пороге, я вижу, что Гриф прилаживает к концу веревки растопыренный крюк — с помощью таких в исторических фильмах штурмуют стены или берут на абордаж корабли. Поскольку мы не в море, остается первый вариант.

Интересно посмотреть, как король будет лезть на башню. Представляю, как он, раскрутив крюк над головой, ловко закидывает его наверх. Тянет, проверяя, зацепился ли он за зубцы, — конечно, зацепился, у таких, как Гриф, все получается с первого раза, — а потом, поплевав на руки, начинает подъем.

Король, почувствовав мой взгляд, вопросительно поднимает брови. Я спотыкаюсь о порог и поспешно скрываюсь в башне. Дверь сама собой захлопывается за спиной.

В нос бьет сухой, удушливый запах, словно кто-то сдувает мне в лицо пыль, копившуюся долгие годы. Сквозь окна-прорези льется слабый свет, позволяя, пусть и не детально, разглядеть обстановку. Круглая комната загромождена предметами, но какими именно, понять невозможно. Все они завернуты в плотную серую ткань, исписанную каракулями, и перевязаны бечевками. Какие-то вещи совсем крохотные, другие размером с буфет в бабушкиной квартире, а некоторые по очертаниям ужасно похожи на людей, — надеюсь, это скульптуры, а не покойники.

— Фи-и-ля-я! — зовет сатир.

Вслед за ним я пробираюсь к центру комнаты. Пол, не знакомый ни с щеткой, ни с тряпкой, хрустит под ногами.

— А, вот ты где, старый пройдоха.