Апология чукчей - Эдуард Лимонов

— Какая ты красивая! — воскликнул сзади тот, кто просил у нее подать пальчик. И мы все в нашей «голубятне» вздохнули. Потом вздохнули в соседней. А Лена обернулась округ себя и подглядела на нас через плечо. Постояла. Отставила стройную ногу в узкой белой брючине и ягодицу — в нас! Как завзятая опытная манекенщица. Потом обернулась другой ягодицей к нам и поглядела через другое плечо. Взмахнула волосами. Мы ахнули.

— Ну хватит тут «булками» трясти! — разозлился мент. Вскочив, отпер «стакан», вытолкнул оттуда старушку и затолкал Лену. Хрустнул замком. А «булки» — по-тюремному — ягодицы.

— Изверг, — сказали сзади. — Ничего человеческого. Сказано — «мент».

— Кто это сказал?! А ну выходи! — Мент встал и тюкнул прикладом по нашей решке.

— Да никто не сказал. Всем и так ясно, — спокойно резюмировал голос. — Ничего человеческого…

Мент заворчал и сел. Если мы задыхались, то ему было жарко. Поленился нас репрессировать.

Некоторое время все молчали. Многие закурили.

— Лен, а Лен?! — позвали из другой «голубятни».

— Что? — отозвалась она глухо из «стакана».

— Ты хороший товарищ, красавица. Пусть у тебя всё будет хорошо.

— И у вас, пацаны…

Автозак въехал во двор Лефортовской тюрьмы, и меня высадили. Была уже полночь.

Она курила, чуть прихрамывала, ее слушались тюренские урки, она ходила с ножом. Ее звали Людка. Она была старше меня на год и была в меня влюблена. А я стеснялся ее. Мне было лет шестнадцать, вряд ли больше. Она была жгуче-черная, с кошачьими глазами-сливами, нахальная, а мне нравились нежные блондинки. Она ко мне навязывалась. Она искала меня на танцплощадке у клуба «Победа», приезжала за мной в клуб «Стахановский», она приводила меня домой пьяного и ждала меня непрошеная, под снегом и на ветру. Иногда я думаю, что мне нужно было на ней жениться, потому что в последующие пятьдесят лет у меня не было female надежнее и вернее Людки. Но тогда я ее стеснялся.

В Харькове есть район Тюренка. Частные дома сгрудились на холмах вокруг пруда с минеральной водой. Когда-то здесь было имение помещика Тюрина. Тюренские ребята считались в мое время самыми хулиганистыми и опасными в Харькове. Застрявшие между городом и деревней, они дрались ножами, а при случае могли и зарубить топором. Людка жила на Тюренке. И не только жила, но и пользовалась уважением и авторитетом. При этом будучи еврейской девочкой…

Тогда еще девушки не носили брюк. Она, как мусульманская женщина, под сарафаном с большими карманами носила шаровары — «треники», но не бесформенные мужские, но такие ловкие, подшитые. И мужские ботинки. Зимой на ней появлялось мужское пальто.

Каждую субботу я с толпой салтовской шпаны посещал народные гулянья на площади у кинотеатра «Победа». Летом у «Победы» в парке работала танцплощадка. В какое бы время я ни появился у «Победы», обычно уже подвыпивший, такова была традиция, пацаны тотчас оповещали меня: «Эд, тебя Людка ищет!». В голосах некоторых пацанов звучала, как мне казалось, насмешка. В голосах других слышна была зависть. Людка прилипла ко мне, как тогда грубо говорили, «как банный лист к жопе», и не хотела отлипать. Почему? Оглядываясь назад, вижу две причины. Первая: я был, что называется, good looking boy (употребляю английский, чтобы не звучать слащаво). Худущий, слегка татарский, шпанистый, смахивающий одновременно и на уже погибшего только что Джеймса Дина и на еще не родившегося отечественного Цоя. Вторая причина: я писал стихи. И охотно читал их. Людке стихи нравились очень. Когда я продрался сквозь пары крепленого «биомицина» («бiле мiцне» — с украинского «белое крепкое») и жуткого портвейна наших первых встреч, я услышал, что у Людки есть старший брат — известный поэт, и живет он в Ленинграде. Людка читала брату мои стихи, и брат похвалил стихи. А третья причина: Людка, видимо, меня искренне любила. И умилялась мне, пьяному парнишке, всем своим маленьким жестким сердцем под сарафаном. Почему я знаю? Дело в том, что, хоть и пьяный, я часто ловил на себе ее взгляд, восхищенный, заботливый и заискивающий. Как мы познакомились? Мы оказались записаны в клубе «Победа», и я, и Людка, в некую уже забытую мною «секцию» чего-то, досуга, может быть. Помню, что дело касалось подростков, оставшихся на лето в городе. Там мы и познакомились, я — пьяный, и Людка, подбрасывающая нож. Те еще подросточки! Впрочем, Светлана Сергеевна, приветливая женщина лет сорока, нас таких вовсе не пугалась. Она находила нас симпатичными и смешными. А мы друг другу понравились. И еще ближе познакомились в однодневном походе в Старый Салтов, куда мы ездили на автобусе. Светлана Сергеевна и наша сборная группа городской скучающей шпаны из трех стыкующихся у «Победы» районов города: Салтовки, Тюренки и Плехановки. Возвращаясь из похода вечером, мы сидели в трамвае с Людкой обнявшись, не потому, что между нами что-то появилось. Просто она напилась со мной портвейна из фляги, и мы понадобились друг другу как опора. Светлана Сергеевна сказала, что мы подходим друг другу.

Старшие ребята, Кот и Лева, оба отсидели за драку с милиционерами, сказали: «Эд, она горбоносая, и с ней вся Тюренка спала». Старшие ребята для меня много значили, им было 22 — Коту и 23 — Леве, я им верил. Я стал сторониться Людки… Но она как банный лист не отлипала.

Я присмотрелся к Людкиному носу. Действительно, у нее была маленькая горбинка на носу. Еле заметная. Как-то пьяный (она воспользовалась тем, что я пьян, чтобы целоваться со мной) я бросил ей: «Ты со всей Тюренкой спала, Людка!» «Не спала я, Эд, я вообще целкой была до лета. Те, кому я не дала, такие слухи и распространяют…» Людка грустно смотрела на меня при этом. А потом мы стали, как тогда говорили, «обжиматься», то есть тесно обниматься и тереться друг о друга. Дело было в беседке детского сада, куда мы забрались, чтобы пить «биомицин». Груди были довольно большие, и Людка довольно постанывала. Потом мы поочередно лежали друг на друге, но у нас ничего так и не было. Видимо, она мне не подходила на уровне клеток, потому что чисто животное возбуждение было, а вот моего индивидуального желания не было. Я уже знал, как это делается, невинность потерял за год до этого в Алуште с пьяной старшей девкой за автобусной остановкой летней южной ночью. Но с Людкой мы обжимались, перекатывались, я мацал груди, ляжки и влезал рукою куда ее мама не велела, но не «барались», как тогда говорили, не трахались то есть. Встала она с пола той беседки грустная. Но еще с год ходила за мною тенью, искала на танцах, обнимала, отводила домой пьяного, стояла в тени кленов, лузгала семечки, ожидая меня. Общество считало, что мы «бараемся» с Людкой.

Потом в моей жизни появилась Светка. Светка была похожа на куклу, длинноногая светло-русая тонковолосая дочь одинокой, всегда густо накрашенной женщины. К Светкиной маме толпами ходили мужики. На этом основании в поселке Светкину мать считали проституткой, тогда как она всего лишь была эмансипированной женщиной, работавшей в заводской администрации «Серпа и Молота». У Светки репутация была чуть лучше, чем у матери, но даже если бы была хуже, я бы всё равно влюбился в нее.