Апология чукчей - Эдуард Лимонов

В Америке он предстал передо мной уже хитрым опытным стариком. Не по возрасту, а потому, что избрал быть стариком. То есть жизнь его не имела среднего возраста. В Ленинграде он был юноша, в Америке — старик. Старик из него получился неопрятный и неприятный. Желчный, злой и расчетливый. Он умело вел свои карьерные и издательские дела, умело подсекал русских писателей-конкурентов. Я всегда удивлялся, как ему дают девушки, впрочем, девушки дают и слесарям. Произнося Нобелевскую речь, Бродский был похож в своем фраке на пингвина. Когда кончилась его эпоха, а это, безусловно, мягкая эпоха холодной войны, стали не нужны и его пуританские, сухие «бухгалтерские» стихи. Скоро у него останется единственный читатель, но зато какой, — это я.

Чеслав Милош… Дело было в городе Будапеште, в самом конце восьмидесятых годов, я сцепился с ним не по поводу его стихов, а по причине его антирусской речи, неуместной на Международной литературной конференции. Уже старый, ему было под восемьдесят, внешне похожий на старого Арсения Тарковского, польско-литовский патриций этот вдруг с трибуны конференции решил еще раз ударить по российскому империализму, строго вычитал, глядя в сторону советской делегации писателей, нотацию за пакт Молотова — Риббентропа, за раздел Польши. Советская делегация не только молчала, но еще и кивала в знак одобрения. Я? Я включил свой микрофон (у нас у всех были микрофоны на пюпитрах) и решительно прервал мэтра. «Хочу напомнить уважаемому нобелевскому лауреату Милошу, что еще в 1935 году, то есть за несколько лет до пакта Молотова — Риббентропа, полуфашистский режим польских полковников подписал идентичный договор с Германией. И что в разделе Чехословакии охотно участвовала невинная Польша. Тогда ваша страна захватила индустриальный район Штецина, если не ошибаюсь…» О как они стали волноваться и кричать! Корреспондент «Нью-Йорк Таймс» попросил меня выйти и дать интервью. Я бросил камень в их уютное болото. Объявили перерыв, потому что продолжать было невозможно. После перерыва от польской делегации выступил Адам Михник и вынужден был признать, что упомянутые мной деяния Польши — исторический факт. И что ему, Михнику, стыдно за эти страницы истории. По окончании конференции через несколько дней меня, Милоша и его жену отправили в аэропорт в одном такси. Милош был невозможно красивый старик. И жена у него была хороша. Не знаю, как он меня выдержал в этом такси.

В 1981-м я был приглашен в Корнельский университет. Там, на лекции моего старинного знакомого и исследователя моего творчества (лекция называлась «Тема окна в поэзии Пастернака») я познакомился с человеком по имени Роальд Хоффманн. Мы все после лекции уютно стояли в факультетском дворике, на отличной лужайке, с бокалами в руках, и пили «Шерри» — традиционный напиток профессорских коктейль-пати. Хоффманн довольно хорошо говорил по-русски, но беседовали мы по-английски.

— А чем вы занимаетесь? — спросил я его.

Он ответил, что он физик.

— В какой области физики вы работаете?

— О! — вздохнул он. — Мне удалось осуществить одно из безумных желаний человечества. Я преуспел в сжатии молекулярной решетки углеводорода до такой степени, что создал из угля искусственный алмаз…

Прожив большую часть моей жизни в бедности, я слушал его с удовольствием. Скорое обогащение всегда заставляло учащенно биться мое сердце. Я уже представил себе, что, узнав формулу Хоффманна, я изготовлю алмазы у себя на Rue des Ecouffes в Париже. На следующий день я посетил Хоффманна и его шведскую жену в их квартире. И только после этого я узнал от старушки-профессорши в высоких кедах, что Хоффманн получил за свое открытие сжатия решетки Нобелевскую премию. Как раз в тот год. Еще я узнал, что у него проблемы с CIA, что они его преследуют, а он с ними судится. Позднее я называл его «американский Сахаров».

— Вы читали Джона Фаулза? — спросил меня на прощание Хоффманн.

— Нет. А кто это?

— English writer. А Лоуренса Дюрелла?

— Нет.

— Я пришлю вам эти книги в Париж. Оставьте только адрес…

Хоффманн сдержал слово. Вскоре я получил по почте пакет с книгами. Затем еще один. И еще. Он взялся меня образовывать. Через несколько месяцев приехал он сам. И приезжал еще несколько раз. Но в декабре 1982 года в Париж приехала Наташа Медведева. И оттеснила от меня моих друзей. Женщины постоянно отвлекают нас от интересных знакомств.

Когда я жил в Соединенных Штатах, с ним и случилась в 1977 году эта его история, повлиявшая на его дальнейшую жизнь, за что он и сидит теперь, горюет, в невеселой швейцарской тюрьме. То есть случилось так называемое «изнасилование» несовершеннолетней. В той жизни знаменитого и порочного режиссера (стоит поглядеть пару его фильмов), которую он вел, его, конечно же, окружали юные модели и юные актрисы, и, я полагаю, он не спрашивал у них паспорт, прежде чем лечь с ними в постель и заняться любовью. Годы были семидесятые, люди в Штатах совокуплялись так же легко, как стакан воды осушали, AIDS еще не напугали общество. К тому же американочки в хорошем своем климате, в изобильной стране, с хорошей пищей и отличными условиями жизни взрослеют рано. Так что в тринадцать и пятнадцать выглядят как во все двадцать. Ошибся возрастом.

Ему пришлось бежать во Францию, благо он там родился в Париже, от польских еврейских родителей и имел право на гражданство. В Америке писали о его побеге, однако газеты его особенно не осуждали, зная кинобизнес и нравы, которые там царят. Газеты поражались его несчастливой судьбой. Трагичность его судьбы была связана с женщинами. В 1968 году он женился на актрисе Шэрон Тэйт, а в 1969 году ее в его отсутствие зверски убили, беременную, члены секты Чарльза Мэнсона. То убийство он, возможно, сам себе накликал, потому что в 1968 году на экраны вышла его дьяволиада «Ребенок Розмари», кошмарноватый ужастик… Нельзя всуе расхаживать у дьявольского пламени, так как рано или поздно можешь свалиться в него… Свалился.

И вот через восемь лет после убийства беременной жены и друзей (его друзья-поляки гостили у режиссера), всего лишь через восемь лет, — еще один удар судьбы, и вновь причиной служит женщина! Обвинения в изнасиловании были позднее сняты с него, однако остались обвинения в сексуальной связи с несовершеннолетней. И он остался жить в Париже, невъездной в Соединенные Штаты Америки. Франция — прекрасная страна, но в ней не находится Hollywood. А ему нужен именно Голливуд, он чахнет без…

Во второй половине восьмидесятых я встречал его несколько раз в Париже в ночном клубе «Bains-Douches». Клуб открылся в 1987-м в здании «Бани-Души», которое было лишь слегка перестроено, сохранив экзотизм и безумие публичных бань. Например, можно было спуститься в бассейн без воды по лесенке: там стояли столики, сидели посетители. «Bains-Douches» не уступали в безумии знаменитой «Студии-54» в Нью-Йорке. В 1987–1988 годах из этого клуба шла прямая трансляция передачи «Полуночные бани». Я был приглашен на первую, познакомился там с председателем Национального собрания Франции Жаком Шабан-Дельмасом, а также с дебютировавшей в тот вечер певицей-подростком Ванессой Паради. Помню, голова у меня была забинтована, накануне в рабочем пригороде Парижа мне дали трубой по голове. Когда я покидал «Бани-Души», был пятый час ночи, туда вошел он, Роман Полански, в пластиковой парке, маленький, нахохлившийся, замерзший. И один. Несмотря на пятый час ночи, у входа стояла небольшая толпа, так что ему пришлось рассекать толпу. Они прошуршали вслед ему: «Полански… Полански…» Его почтительно пропустили, расступились перед ним охранники клуба. Он прошел понурый и безмолвный. Я подумал тогда, что он одинок и невесел. Знаменитости редко бывают в таком состоянии.