Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - Михаил Белозеров

— Живут голодом, живут ради детей. Мечтают, чтобы они воплотили их мечты, — сказал Мурзабек Ямадаев таким голосом, словно учил Феликса жить. — Только интересно, какие?

— Ну и что? — назло равнодушно спросил Феликс.

Разумеется, он не поддавался или делал вид, что не поддаётся влиянию Мурзабека Ямадаева, но каждый раз, когда его тяжёлый, неподвижный взгляд останавливался на нём, внутри у него всё сжималось, как рессора в автомобиле. Чёрт его знает, что у него на уме, гадал Феликс. Возьмёт и пришибёт, абрек несчастный, у них это просто, как таракана раздавить, и никакая заграница не поможет.

Мурзабек Ямадаев, который, по всей вероятности, считал его другом, ничего не замечая, продолжал:

— А то, что не надо было разваливать Союз! — неожиданно заявил он.

— Кто бы говорил?! — изумился Феликс и на какой-то момент даже забыл о своих страхах. — Впрочем, я в этом не разбираюсь. Это было до меня.

Конечно, так говорить было нельзя. Это было непрофессионально, но Феликс ничего с собой поделать не мог. Им владело странное чувство, что он не доживёт до следующего утра.

— Ну да, продажный Горбачёв и его команда… — насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев, весело глядя на Феликса своими влажными, восточными глазами.

— Они все продажные были, — легко согласился Феликс.

Всё, что было до его рождения, ему казалось ненастоящим. И всё, что говорилось об этом, казалось большой выдумкой больших дядей, половина из которых уже почила в бозе. Смысл имели только настоящее и будущее. Прошлое было тупым и глупым, не требующим к себе особого внимания, разве что в качестве назидания в заказной статье, но это была больше игра, чем настоящая жизнь. Настоящая жизнь только начиналась, и она была прекрасна, она была волнующая, как Гринёва в постели.

— Даже сейчас? — спросил Мурзабек Ямадаев.

— Сейчас нет. Сейчас всё по-другому.

Сейчас мы умные и продвинутые, подумал он и почему-то вспомнил о «болотной», с которой всё и началось, а все тупицы остались в прошлом. Тупицы нам не нужны, тупицы — это мусор, выброшенный историей. Вся сила сейчас в «новой свободе», и кто этого не понимает, тот безнадёжно отстал.

— Откуда ты знаешь? — нагло удивился Мурзабек Ямадаев и пристально посмотрел на него. — Ты ещё пацан, жизни не видел.

— Я не видел жизни, — уязвлённо согласился Феликс. — Но я знаю, — упёрся он, — что было хуже, чем сейчас.

Это был его последний рубеж обороны, за ним начиналась полоса отчаяния. Никто ещё не загонял его туда, даже Гринёва, но с Гринёвой это отчаяние было особого рода, это было сладкое отчаяние и сладкая смерть, которую он готов был принимать хоть сто тысяч раз подряд.

— Что ты, как попка, заладил, «хуже» да «хуже». У тебя собственные мысли есть? — Мурзабек Ямадаев посмотрел на него так, что Феликс окончательно забыл все свои мнимые страхи. Настоящий страх в образе абрека сидел перед ним, и это было куда реальней, чем мнимые боевики, готовящие прорыв.

— Пока была ваша власть и вы платили деньги, все было нормально, потом вы ушли и все начали мстить друг другу. Начальством стали убийцы и «лесники», они никогда не смогут создать государство. Они говорят: «Подождите, следующее поколение будет другим». Но передают власть по наследству да за деньги. Ты понимаешь, что это значит?

— Что? — спросил Феликс и сделал наивное лицо.

— Дурак ты, и кашу свою ты ещё не съел, — презрительно посмотрел на него Мурзабек Ямадаев.

— Мы делаем новую страну. У нас новые идеалы, — промямлил Феликс через силу. На лбу выступил холодный пот, хотя в салоне было прохладно. — Сказано, что СССР — это плохо… — выдавил из себя Феликс.

Душевные силы оставили его. Разговор не клеился. Хотелось залезть под кресло, чтобы его не трогали, и отсидеться там, пока колёса не коснутся земли.

— Интересно, — ядовито спросил Мурзабек Ямадаев, — какие песни ты будешь петь о том, как ты предал родину?

Было странно слышать такие речи от чеченца. В представлении Феликса все поголовно чеченцы должны быть врагами России, а здесь какой-то нетипичный чеченец.

— Я никого не предавал, — промямлил Феликс, страшно тушуясь под тяжёлым взглядом Мурзабека Ямадаева.

— Вададай![36]— произнес Мурзабек Ямадаев и потерял к Феликсу всякий интерес.

Он посмотрел в иллюминатор, за которым плыли облака. Феликс тоже посмотрел, однако ничего интересного не обнаружил: всё те же облака и край солнца, которое слепило глаза. К своему облегчению, он вдруг вспомнил, что Мурзабек Ямадаев работает в оппозиционной левой прессе, что Америка по праву сильного заставила чеченцев уважать оппонентов, а не убивать их сразу. Тогда зачем вся эта комедия, ведь Мурзабек Ямадаев, несомненно, знает, где я служу, думал Феликс, знает, но всё равно затеял странный разговор. И вообще у Феликса возникло ощущение, что Мурзабек Ямадаев давно хотел с ним поговорить, только случая не представлялось. Должно быть, выпил и расслабился, с превосходством подумал Феликс. А может, его подослал мистер Билл Чишолм, чтобы проверить меня? От этой мысли ему физически стало плохо. С них, с этих американцев, станется. Любят они это дело — подсылать провокаторов. Поэтому Феликс больше ничего не добавил, а прикусил язык. Впрочем, он сказал всё правильно — так, как его учили в универе и как говорили американцы в своей Америке. В этом отношении меня не упрекнёшь, подумал он, умный я, дюже умный. Не по зубам всяким «чёрным» типа Мурзабека Ямадаева.

— Знаешь, что я тебе скажу… — произнёс Мурзабек Ямадаев, поглядывая на него сверху вниз, и Феликс понял, что разговор изменился. — Будь осторожен. Ты уже здесь примелькался, а это плохо.

— Почему? — с холодком в душе спросил Феликс.

Страх, который на мгновение оставил его, снова схватил за горло железной хваткой.

— Хм… — усмехнулся Мурзабек Ямадаев и объяснил: — Запомнили тебя. А раз запомнили, значит, ты попался в чью-нибудь разработку. Мало ли у нас придурков.

— Почему? — снова тупо спросил Феликс, стараясь не подать вида, что он боится.

— Слишком удобная мишень.

— Почему мишень? Какая мишень? — неподдельно удивился Феликс.

У него возникло такое ощущение, что самолёт всё падает и падает в воздушную яму, и нет конца и края тому падению.

— Нет за тобой силы, а Кавказ силу любит, — насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев.

— Что же, всех русских будете убивать? — нашёл в себе силы ехидно спросить Феликс, хотя понимал, что спрашивает совсем не то, что нужно спрашивать, откуда протекла информация, тогда можно было понять, как реагировать.

— Нет, конечно, но слабых будем. А ты слабый.

Его наглые восточные глаза выражали превосходство. Они выражали дух Востока, его превосходство, как у американцев. И в голове у Феликса всплыла одна-единственная, но очень и очень трезвая мысль: «Какие мы дураки!» Эта мысль была против правил, против всего того, чем жил Феликс и чему его учили. Но, тем не менее, мысль была единственно верной, настолько верной, что её можно было без опасения за свои чувства вынести в заголовок передовицы. Но с другой стороны, она была крамольной. А это уже «бомба». Есть такое понятие в журналистике — угадывание нерва общества, его потребностей. Нет, понял Феликс, ни главный, ни тем более мистер Билл Чишолм меня не поймут. Они мне скажут примерно следующее: «Откуда ты взял её, эту чушь собачью, сынок, нюх потерял?!» И поставят во главе «военного отдела» Глеба Исакова, этого тупицу и болвана. А этого допустить нельзя любой ценой.