Дети смотрителей слонов - Питер Хег

— Это была случайность, — говорит она.

Отец улыбается ей. Стоящим поблизости его улыбка, возможно, кажется наидобрейшей; нам, детям, она кажется безумной.

— Провидение часто использует случайности, — отвечает ей отец.

Мы смотрим на него. И нам троим всё понятно. Внутренний слон надувается, словно шарик с гелием.

— Папа, — говорит Тильте. — Ты отвратительный мошенник!

К сожалению, это был последний случай, когда думающий человек попытался что-то донести до отца, и на самом деле Тильте до него так ничего и не донесла, он лишь ещё шире и ещё добрее улыбается.

— Дорогая моя, — говорит он Тильте, — ты сама не понимаешь, что говоришь.

♥

Надеюсь на ваше понимание — мне придётся на минутку вернуться в луноход Бермуды, потому что она внезапно съезжает на обочину, выключает двигатель и гасит фары, и, поверьте мне, нас окружает кромешная тьма.

Финё — одно из тех мест в Дании, где ночью бывает по-настоящему темно. Далеко позади остался город Финё, перед нами за большим лесом скрывается Северная Гавань, дома между этими двумя городами немногочисленны, и стоят они друг от друга не близко, а луна куда-то спряталась, что, пожалуй, очень мудро с её стороны в такую ночь.

Вокруг нас ощущается то пустынное пространство, которое типично для Финё: на острове нет ни одного места, которое находилось бы менее чем в пятидесяти километрах от ближайшей большой земли — а это Швеция, и места там тоже пустынные. У нас с Тильте есть теория о том, что на Финё наиболее благоприятные условия для поиска той самой двери, потому что мысли — это препятствие, они держат тебя в тюрьме, а тут мысли как будто ускользают из твоей головы и уносятся в космос — обстоятельство, которое, конечно же, должно отягощать и осложнять жизнь таких людей, как, например, Александр Бистер Финкеблод и Кай Молестер Ландер, у которых и так-то мыслей немного, а если какие и есть, то не лучшего качества. Но таких как мы с Тильте, у которых голова настолько переполнена гениальными идеями, что всё время приходится опасаться, что череп треснет от их давления, пустота и пространство освежают, как писал поэт. Эти слова я процитировал в туристической брошюре, ведь это я сочинил ту её часть, которая называется «Ночь на Финё» — Тильте и Дорада Расмуссен решили, что с моим прошлым по части ночных прогулок у меня больше опыта, чем у кого-либо другого.

— Что-то не так? — спрашивает Бермуда.

Невозможно быть одновременно распорядителем похорон и акушеркой, не обладая при этом тонкой способностью толковать настроения других людей — а нам с Тильте сейчас очень-очень нелегко.

— Папа с мамой куда-то исчезли, — объясняю я.

Взгляды Бермуды на жизнь я бы охарактеризовал как прямые и беспристрастные, это, несомненно, объясняется тем, что она регулярно то помогает производить людей на свет, то укладывает их в гроб. Поэтому нам непривычно наблюдать, как в ней происходит какая-то внутренняя борьба — вот как сейчас.

— Айнар должен был отвезти их на самолёте, — говорит она.

Бермуда замужем за Айнаром Тампескельвером, который не так давно получил права на управление самолётом — он хотел сам летать в Норвегию, Швецию и Исландию и завязывать более тесные контакты со скандинавскими отделениями общества «Асатор». Чтобы налетать нужное количество часов, Айнар возит жителей Финё на материк и обратно, лишь бы они оплачивали бензин. Родители много раз с ним летали, да и к тому же они добрые друзья.

— Они договаривались лететь в Билунд, — говорит Бермуда. — Но внезапно решили отправиться на сутки раньше. Айнар не мог их отвезти, у него была тренировка. Но потом он разговаривал с человеком, с которым они и улетели. Их высадили в Йонструпе.

Случается, что самолёты с Финё приземляются на заброшенном аэродроме в окрестностях Йонструпа. Но на Ла Гомеру так не летают. Если житель Финё собирается на Канарские острова, он летит до аэропорта Билунда, чтобы там сесть на другой самолёт.

— Я решила, что надо вам об этом рассказать, — говорит Бермуда. — Принимая во внимание нынешнюю непонятную ситуацию.

Тильте гладит её по руке. У них с Бермудой доверительные отношения. Ничто так не сближает людей, как совместное укладывание в гроб покойников.

Бермуда снова кладёт руки на руль, машина трогается с места, мы едем сквозь безлунную островную ночь, красочно описанную мною в туристской брошюре.

Это неприятно, но через это надо пройти, это необходимо, все великие мудрецы говорили, что духовный прогресс невозможен без неумолимой честности, так что я возвращаюсь к маме и папе и их следующему шагу на пути к пропасти, который был сделан во время проповеди в следующее воскресенье, то есть через неделю после метеорологических катаклизмов, и, хотя их следующий шаг на первый взгляд кажется незначительным, он имел далеко идущие последствия.

В тот день на проповеди читались Деяния Апостолов, и в тот момент, когда отец рассказывал о воскрешении из мёртвых, откуда-то сверху появился белый голубь, пару раз облетел парящую под сводами модель чайного клипера «Дельфин Финё», сделанную мамой, после чего птица направилась к органу, и я почувствовал. как у меня мурашки пробегают по спине при мысли о том, что вот сейчас она сядет маме на плечо и начнёт тереться клювом об её нос и нежно ворковать, но нет — она действительно спустилась почти к самому органу, а потом исчезла, будто её и не было.

Тот факт, что голубь оказался более разумным, чем сова или кое-кто из моих одноклассников — стал единственным утешением в этой ситуации, отягощённой новыми удручающими подробностями. Во-первых, прихожане, которые в это воскресенье ёрзали на скамейках, потому что им не терпелось узнать, было ли произошедшее в прошлое воскресенье случайностью, или же оно предвещает какую-то новую эру, эти вот прихожане просто готовы были взлететь.

Отец, конечно, тоже смотрел на голубя, но без всякого удивления — удивления и в помине не было, он смотрел так, будто голубь оказался точь-в-точь там, где ему и следовало быть, и спокойно продолжил проповедь, в результате чего в церкви возникло некоторое напряжение. Отец, и глазом не моргнув, закончил проповедь, мама заиграла, все запели, после чего люди покинули церковь потрясёнными — все, за исключением нас, детей, вместо потрясения впавших в депрессию. Мы вышли из дверей церкви, прошли мимо отца, не глядя на него — все, за исключением Тильте. Взгляд её вполне мог бы отправить человека в отделение интенсивной терапии, а потом, с большой степенью вероятности, и на кладбище, но отца этим не проймёшь.

В тот день мы собираемся в комнате Тильте, и Ханс, как обычно, пытается понять, нельзя ли как-то выйти из этого положения.

— В каком-то смысле это красиво, — говорит он, — это вполне может помочь людям ещё сильнее уверовать.

— Дорогой Хансик, — говорит Тильте, — и так-то нехорошо каждое воскресенье рассказывать людям, что Бог существует и что в этой жизни есть какой-то смысл, если ты сам на сто процентов в этом не уверен, а уверенным можно быть, только если ты сам это пережил, а у отца этого не было, он ведь сам это признавал — одно это уже само по себе как-то нехорошо. Но тут они с мамой ещё и показывают всем белого голубя и дают понять, что это чудо. Нечестно обманывать доверие людей к Богу, и тот, кто так поступает, сам роет себе могилу.