Дочь пекаря - Сара Маккой

Он не спал ночами, подсчитывая, сколько боли причинил: невеста, овдовевшая до свадьбы; две семьи – Шмидты и Абенды; изгнание дочери; сын без отца, да и любовь к Хохшильдам не вполне ушла из его сердца. На верности Рейху все это, впрочем, не сказывалось. Он вновь и вновь прокручивал ту сцену в Хрустальную ночь, оправдывая себя, и приходил к выводу, что хоть Хохшильды и были евреями, Петер поступил безрассудно. Йозеф не жалел о своей ярости – лишь о том, что не сдержался. Смерть Петера была ошибкой, этого он не мог отрицать и не мог себе простить. «Очень вредно отрицать факты, которые существуют»[46]– так написано в «Майн кампф».

Вина мучила Йозефа и после того, как он два года назад навестил фрау Абенд. Позже он снова заходил к ней, но Труди заявила, что мамы нет дома, не смущаясь тем, что мамин голос доносился из гостиной. Значит, решил Йозеф, его прошлый приход скорей разбередил горе, чем утешил. Но где же найти искупление? В сильном расстройстве он вновь забрел в пекарню. Шмидты встретили его как блудного сына. Только они были связаны с Петером, и через них он надеялся что-то исправить.

Он наклонился к могильной плите и сорвал цветок. Запах – как у рулета с маком.

«Немецкая пекарня Элси»

Эль-Пасо, Техас

Трейвуд-драйв, 2032

16 ноября 2007 года

Реба вошла в пекарню за четверть часа до закрытия. Гостеприимно и знакомо зазвенел жестяной колокольчик. Из-за кухонной занавески выглянула Джейн: – О, привет, подруга.

Она обняла Ребу, и та лишь слегка напряглась. Даже чуть приобняла Джейн в ответ и сама удивилась, до чего это приятно.

– Ты как? – спросила Джейн.

– Жива.

– Ой, это не ответ. Плесень на корке тоже жива. Надеюсь, ты еще не заплесневела. Если ты к маме, ее сегодня нет, пошла к врачу. Шлеп-скреб.

– Что-что?

Джейн рассмеялась.

– Мы так называем гинекологический осмотр. Мы к тесту лучше относимся, чем врачи – к женским органам. Сначала жмакают сиськи, как глину бесчувственную, потом эти палочки, бумажные подкладки, чтобы не только больно, но и стыдно. Я четыре года на нее наседала, чтоб она проверилась. Ненавидит врачей, хоть папа и был врач. – Она почесала в затылке. – Ну, может, это только гинекологи такие. В общем, я ее уговорила. Ты еще молодая, не знаешь, а как стукнет сколько-то лет, сразу везде растут какие-то шишки, блямбы, засыпаешь – нет ничего, просыпаешься – а у тебя на заднице грейпфрут. Страшно. – Она перекинула полотенце через плечо. – Ну ладно, не грузись. Какую пользу тебе нанести?

Реба и сама не знала точно, зачем пришла. Выходя из дома, твердо вознамерилась поговорить о немецком Рождестве, но за этим можно было залезть и в Интернет. По дороге сказала себе, что надо сфотографировать пекарню – вдруг фотограф сделал мало кадров, но фотоаппарат забыла. На парковке она вдруг поняла, что на завтрак съела лишь пару разогретых сосисок в тесте, так что, может, это желудок сработал быстрее мозга. Но теперь она уже и не знала, что сказать.

– Я… я… – Реба ущипнула переносицу и вздохнула.

Рики официально съехал от нее неделю назад. Сказал, что дает ей возможность выбрать, чего же она хочет. Пара дней легкости и благодарности за дарованную свободу – а потом на опустевших полках обосновалась застарелая тоска.

Реба позвонила редактору, обсудила количество знаков, выносы и заголовки; на часок стало повеселее, но затем пустота зазияла опять. Рики позвонил вечером в воскресенье – она как раз выскочила в кулинарию за готовым обедом. Оставил сообщение: у меня все хорошо. Фоном смеялись дети. Она прослушала сообщение раз десять, выскребая из пластикового контейнера жирный салат с курицей, который, впрочем, голода не утолил.

Наверное, он у Берта, решила она. У Рики не было родни в городе. Родители умерли, похоронены по ту сторону границы, в Хуаресе. Он звал ее съездить с ним на их могилу на el Dia de Los Muertos[47], но она отговорилась работой над статьей и отсиделась в редакционной комнате, пока народ веселился с сахарными черепами и масками. Дня мертвецов она боялась. Ей казалось неестественным, отвратительным и слишком интимным это гулянье на костях ушедших любимых людей. Реба не ездила на могилу отца и не собиралась. Рики говорил, что в День поминовения усопшие приходят повидать живых, – Реба надеялась, что этот религиозный предрассудок – чистый вымысел. Потому что увидь она отца – выплеснулось бы кипящее горе. Реба высказала бы все: ты трус и подлец, ты оставил нас; ты нас не любил и не боролся за нас и за себя; ты – так себе человечишка. И еще бы добавила: из-за тебя я ни с кем не буду близка. Потому что не хочу снова такой боли.

Джейн посмотрела на нее:

– Ты насчет статьи или…

Реба прикусила щеку изнутри. Все время быть начеку – это выматывает. Может, Рики прав. Может, надо с кем-то разделить это бремя.

– Я, – вздохнула Реба, – проголодалась.

– Wunderbar![48]– Джейн зашла за витрину. – Ну-ка, что у нас тут. Мама только что испекла Schaumkussen.

Она вытащила поднос, на котором выстроились в ровные ряды шоколадные шарики.

– Трюфели? – У Ребы потекли слюнки.

Мать Ребы каждое Рождество лепила трюфели с вишней и белым шоколадом. Рецепт достался ей от бабушки – та получила первый приз за трюфели на ярмарке выпечки штата Вирджиния. В кухне висела в рамке медаль на голубой ленточке. Потом, говорила мама, бабушка в кулинарных конкурсах не участвовала – мол, это нечестно по отношению к поварам-любителям. Мама Ребы передала рецепт обеим дочерям, но когда Реба принялась отстаивать права коров, семейная традиция захирела. Правда, если никто не видел, она могла съесть парочку. Забравшись в кладовку, Реба набивала рот шоколадом с вишнями, хотя есть их в одиночку было не так вкусно.

– Нет, менее шикарно. «Воздушные поцелуи». Похоже на «Малломар»[49], – объяснила Джейн. – Только мама делает оболочку из анисового печенья, а начинку как меренги, и все это окунает в молочный шоколад. Рай во рту! – Она хлопнула себя по бедру. – Обожаю, но мы их делаем, только когда холодно. А то меренги и шоколад от жары тают.

– Можно попробовать? – спросила Реба и полезла в кошелек за долларом.

– Милая, да я бы с тебя и гроша не взяла, только вот… – Джейн наклонила голову и поджала губы. – Там молочный шоколад. Это же против твоих правил?