От матроса до капитана. книга 2 - Лев Михайлович Веселов

он, и я понял, что взвалил на плечи непосильную ношу. Любимой поговоркой нашего радиста был выражение — "Не пьет только телеграфный столб!"

Прощанье было трогательным, в столовой метеостанции неожиданно собралась почти треть нашего экипажа. Напускная бравада и неудачные шутки не могли развеять атмосферу невольной грусти. Выпили немного. Кто-то предложил каждому немного рассказать о себе, но к исповеди обстановка не располагала. Спели несколько песен, и частично парами отправилась погулять. За столом остались только радист, старпом, Катерина и я. И тут радист попросил: — Катенька, расскажи нам о себе. Хочу узнать о тебе больше, чтобы было, что вспоминать.

И она начала: — Отца я так и не знаю, мать шутила, что я, мол, от непорочного зачатья. Мама моя была красавицей и умницей, ее многие помнят, учительницей она работала на Соловках, сначала в лагере политических заключенных, затем там же в школе юнг во время войны. Я их, этих ребят, хорошо помню. Сначала смешно на них было смотреть, в длинных шинелях и больших шапках, неуклюжие, совсем дети, а потом завидовать им стала. Я ведь на фронт тоже сбежать хотела, как многие из них, да бабушка меня в строгости держала, мать летом иногда к себе забирала, когда полковник — начальник ее разрешал, а так я все у бабушки в Кандалакше жила. Бабушка в госпитале работала, и меня как медсестру хирургическую обучала. Кровищи я насмотрелась и к окончанию войны твердо решила, что врачом не стану. Бабушка об этом и думать запрещала, по ее мнению самая благородная профессия на земле — доктор.

В сорок седьмом году мать пригласили работать в инспекцию исправительных заведений, и поехала она с проверкой школ в колониях, во время проверки под Котласом заключенные подняли бунт, захватили ее. Долго издевались, изуродовали так, что нам хоронить ее не дали. Бабушка после маминой смерти так и не поправилась, осталась я одна, правда не совсем. Влюбился в меня один связист-подполковник, проходу не давал, и стал он моим первым мужчиной. Жениться, конечно, не предлагал, уже имел трех детей. Когда поняла, что наделала, попросила его отпустить меня. Он и помог поступить в Институт Связи и сделал так, что призвали меня в армию после окончания учебы. Я к тому времени жила весело, многие мужчины любили меня, предлагали руку и сердце, да я искала своего рыцаря и принца, а попадались всё клоуны. Мой подполковник к тому времени до генерала дослужился, большой шишкой стал в военном округе. Ему ничего не стоило взять меня к себе поближе. Но он уже был мне неинтересен, что вызывало его ярость, и стал он гонять меня по точкам, надеялся испугать, чем, напротив, сослужил хорошую службу, и меня заметили. Однажды нас, связистов, взяли на учение, которое проводилось на Новой земле. Меня направили на аэродром стратегических бомбардировщиков, там-то я и встретила своего принца. Может, принцем он и не был, но рыцарем — это точно. Таких ухаживаний я еще не знала, да и не ответить на них этому большому и красивому человеку было невозможно.

Наш роман длился три года. Мы каждый год проводили вместе отпуска на берегах Черного моря, и это были чудные дни моей жизни. В третий раз он сообщил, что разводится, сделал мне предложение и я, без колебаний, согласилась.

Он вылетел к месту службы из Амдермы на Новую Землю. В тот год льды спустились в Карские ворота уже в сентябре, принесли с собой туманы и неустойчивую погоду. Искали их три дня, пока ненцы не сообщили, что видели падающий самолет в проливе Югорский шар. Обломки нашли на льду вместе с останками обглоданных песцами трупов. Мне тогда исполнилось тридцать, а хотелось только одного — умереть.

Я стала проситься в отдаленные полярные станции, но генерал сделал все, чтобы осталась ближе к Мурманску. Тогда подала рапорт об отставке, но и тогда он предпринял все, чтобы я была недалеко. Несколько лет служила на Диксоне, куда он прилетал довольно часто. Диксон — место, где достойных кавалеров всегда хватало. Бывали здесь видные мужики из военных, из Министерства Морского флота, капитаны ледоколов и судов, которые от армейских офицеров отличались обходительностью и умели произвести впечатление на женщину и без спиртного. Они многое знали, как правило, были хорошими рассказчиками, и никогда ничего не обещали. С ними было легко и просто, и расставания не оставляли горького осадка в душе. Но даже здесь не могла забыть своего летчика, оставалось много времени для дум и воспоминаний, и я решила все же подать рапорт об отставке еще раз. Сейчас жду ответа и думаю, он будет положительным. Хочу стать гражданским человеком и отправиться на зимовку в Антарктиду с моим старым знакомым, большим другом бабушки. Надеюсь, что это намерение будет веской причиной для моего командования.

— Извините, Катя, — робко прерывает ее радист. — Вы такая красивая женщина и хотите похоронить эту красоту среди вечных льдов?

Катерина повышает голос и говорит раздраженно: — Я не хочу больше видеть людей, которые считают, что красивая женщина в погонах должна обязательно быть любовницей. Пользуясь своим положением, они заставляют меня служить там, где они хотят, и делать то, что им хочется. А я хочу делать то, что мне нравится и служить, в конце концов, моей стране там, где считаю нужным. Я отдала армии лучшие свои годы, и сейчас хочу только уединения и покоя.

— А почему бы вам не попробовать пойти радистом на суда, у нас в пароходстве есть женщины этой специальности, — робко вставил я.

— Во-первых, у меня плохо с английским, а главное, повторяю, хочу уединения и покоя.

Она встала и ушла наверх, не прощаясь, а мы вскоре направились на судно. Несколько раз оглядывались на зеленое здание среди сопок, словно оставляли там что-то хорошее, запомнившееся на всю жизнь. Я невольно пытался представить метеостанцию в безмолвии полярной ночи, в бескрайних снегах, и до меня не доходило, какого еще уединения и покоя ищет Катерина.

Уходили мы на следующий день к обеду, пришлось ждать пограничников. В поселке об этом все знали, и на причале собралось порядочно народа, охрана в этот день в порядке исключения пропустила провожающих в порт. Перед отходом я по поручению экипажа сбегал за одеколоном для экипажа. Здесь он продавался в аптеке. Пожилая женщина, единственный ветеран в сфере обслуживания, спросила, какой я хочу. Учитывая дефицит наличных, назвал "Тройной" и количество — пятнадцать флаконов. Женщина сняла очки, внимательно взглянула на меня и выдохнула: —