Александрия. Роман об Александре Македонском по русской рукописи XV века - Автор Неизвестен

Александра и Роксаны — совершенно оригинальная тема сербской Александрии, не известная ни Александрии Псевдокаллисфена, ни популярной на средневековом Западе «Истории о битвах Александра» Леона Неаполитанского. Желая как-то расцветить образ Роксаны, средневековые мейстерзингеры придавали ей совсем иные, отрицательные черты — в одной немецкой поэме ей приписывалась, например, попытка утопить Александра;[209] сделать ее героиней-возлюбленной решился только автор сербской Александрии. В письме к матери Александр восхваляет «безмерную красоту лица» Роксаны и объясняет, что именно эта «женская любовь», «устрелившая» его сердце, побудила его впервые подумать о своих «домашних»; умирая, Александр трогательно прощается со «светом своих очей» Роксаной: «Остани же ся с богом, милая моя любви». Но Роксана не согласна жить без Александра. Разорвав царскую багряницу, она рыдает над мертвым мужем: «Александре, всего мира царю, макидонское солнце, луче ми есть зде с тобою умрети, а от тебе разлучитись не могу», и, взяв меч Александра, закалывается у его гроба.

Сложность построения сербской Александрии, яркость отдельных сцен, глубокая разработка ряда тем (мы еще вернемся к этим темам в дальнейшем изложении), — все это делает ее несомненно одним из выдающихся памятников средневековой беллетристики. По словам А. Н. Веселовского, сербская Александрия «смело может стать наряду с прославленными Александриями Запада».[210]

Как и где возник этот памятник и при каких обстоятельствах он проник в Россию? Происхождение памятника, обычно именуемого в нашей научной литературе сербской Александрией, далеко не ясно. Древнейшие доступные нам южнославянские списки этого произведения, как и русский список Ефросина, относятся к XV в. (в литературе имеются сведения о южнославянских списках XIV в., но они, по-видимому, не сохранились).[211] Древнейший греческий список памятника, сохранившийся в Вене и опубликованный А. Н. Веселовским, уступает славянским спискам по древности (он относится к XV—XVI в.) и не может считаться их оригиналом — он имеет существенные пробелы в тексте (выпущены все приключения Александра до и после его победы над Пором).[212] Сохранились и более полные греческие списки, но они еще моложе по времени (XVII в.),[213] и текст их также не может считаться протографом славянского текста. Язык славянских и греческих списков не облегчает решения вопроса о происхождении памятника: в славянских текстах встречаются явные грецизмы, а в греческих — славянизмы (слова «закон», «воевода», вошедшие уже, впрочем, в греческий язык в XVI—XVII вв.); кроме того, собственные имена и в тех и в других текстах имеют типично латинские окончания («Ламедауш», «Вринуш» и т. д.). Могут быть поэтому предложены разные объяснения истории памятника. Возможно (к этой мысли склоняется большинство исследователей), что первоначальный текст этого романа из жизни греческого царя был все-таки греческим, но уже в XIV в. памятник был переведен на славянский язык. Местом этого перевода могла быть, вероятно, Далмация, где возникли (или были переведены) и другие беллетристические памятники мнимоисторического характера («Троянские притчи», «Сказание об Индийском царстве» и др.), или Сербия, поддерживавшая при королеве Елене (конец XIII—начало XIV в.) культурные связи с Византией.[214] Может быть, однако, роман сложился у южных славян, а на греческий язык переведен в XV— XVI в.[215] Так или иначе, роман этот отражает уже позднесредневековую традицию: в нем ощущаются не только греческие, но и западные рыцарские мотивы (с этим связана, очевидно, и латинская форма имен). Возник он, видимо, не раньше четвертого крестового похода и образования на греческих землях Латинской империи (XIII в.), усвоившей как византийские, так и западные традиции (в нем упоминаются куманы-половцы, проникшие на Балканский полуостров в XIII в. и, возможно, отражается уже турецкая угроза XIV в.).[216] Впоследствии этот роман стал излюбленным предметом народного чтения у греков, южных славян и румын («народные книги» XVIII—XIX вв.).

В Россию так называемая сербская Александрия проникла, скорее всего, в XV в. вместе с рядом других памятников, тогда же пришедших из южнославянских земель («Троянская притча» и др.). К концу XV в. относятся два русских списка сербской Александрии: три отрывка (поход на Трою, завоевание Афин и Рима), помещенные в сборнике Волоколамского монастыря вместе с летописью Зонары и другими сербскими памятниками,[217] и уже упомянутый полный текст Ефросина. К этому времени сербская Александрия не только стала достаточно известной на Руси, но и пережила уже некоторую эволюцию. Если волоколамские отрывки точно совпадают с известными нам сербскими списками Александрии, то текст Ефросина отражает особую редакцию Александрии, значительно отошедшую от южнославянского оригинала. Непонятные для русского читателя южнославянские слова заменены здесь на всем протяжении текста русскими словами; изменены (как мы увидим дальше) некоторые сюжетные мотивы; вторая, приключенческая часть Александрии разбита на отдельные главки — «сказания» с заманчивыми заголовками: «Сказание о скотех дивиих и о зверех человекообразных, и о женах дивиих и о мравиях...», «О людех дивиих, бяше у всякого человека 6 рук и 6 ног, и о людех псоглавных и о рацех...», «Како Александр лвы и слоны устраши хитростию...» и т. д. Текст, читающийся у Ефросина, был не единственным видом русской редакции сербской Александрии. Можно думать даже, что некоторые текстологические группы Александрии, представленные русскими списками XVII в., лучше отражают первоначальный вид русской редакции памятника, чем список Ефросина — иначе говоря, что в XV в. существовало несколько видов русской редакции этого романа об Александре, причем Ефросиновский вид не был самым первичным.[218]

О значительном распространении сербской Александрии свидетельствуют прямые заимствования из нее в оригинальных памятниках русской беллетристики XV в. В «Повести о Дракуле», написанной в 1482—1486 гг. и помещенной в том же сборнике Ефросина, где содержится Александрия, читаем такое заявление «мутьянского воеводы» Дракулы иностранным послам, осужденным на казнь: «Не аз повинен твоей смерти — иль государь твой, иль ты сам. На мне ничто же рцы зла. Аще государь твой, ведая тебя малоумна и ненаучена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть...».[219] Это почти то же самое, что говорит Александр послам Дария, решив убить их: «Не зазирайте мне о том, но царю своему ругайтеся, аз бо царя его имам, а он мене разбойником нарече, той сам вам главы посекл есть». В «Повести о Басарге», дошедшей до нас в списках XVII в., но составленной, по всей видимости, тоже в конце XV—начале XVI в., повторена другая сюжетная ситуация из Александрии: на пиру у злого царя Несмеяна мудрый отрок Борзосмысл прячет чаши, из которых пьет, «в недра своя».[220] Точно так же прятал чаши «в недра своя»