Мечи Дня и Ночи - Дэвид Геммел

— Во мне нет его души, — ответил шепотом тот. — Она-то, возможно, и делала его великим.

— Из того времени, когда я был в Пустоте, мне помнится одна жуткая вещь. Я был весь покрыт чешуей, словно ящер. Эта кара постигла мою душу за то, что я совершил при жизни. А у тебя хорошая душа, Харад, и она твоя. Пойдем дальше и будем смотреть в оба.

Ветер переменился и нес искры прямо на офицера. Корвин выругался и отошел, стряхивая угли с нового алого плаща. Он и раньше был раздражен не на шутку, а теперь начинал впадать в ярость. Дома пылали вовсю — в другое время он залюбовался бы таким зрелищем. В другое время — но не теперь. А как хорошо все шло поначалу, несмотря на смехотворную легкость задачи. Поехать в горы, взять там девчонку, именуемую Аскари, и доставить капитану Декаде Что может быть проще? Ни солдат, ни джиамадов, с которыми пришлось бы сразиться, никакого сопротивления. Очередной набег с резней и пожарами, а на это Корвин был мастер.

Его снова заволокло дымом. Он прошел к низкой каменной ограде и сел, поставив рядом шлем с белыми перьями. Неподалеку лежал мертвец, крупный мужчина с разодранным горлом и оторванной правой рукой. Корвин поискал руку взглядом, и его раздражение усилилось. Все ясно: кто-то из джиамадов уволок ее и теперь сожрет вопреки предписаниям. Боги, да какая, собственно, разница? Падаль, она и есть падаль.

Он бросил взгляд на другого мертвеца — джиамада. Тот лежал на спине, и во лбу у него торчала стрела с черным оперением.

Декадо мог бы и предупредить о том, что девчонка — охотница. А выстрел отменный, будь она проклята. Корвин только-только успел убить белобрысого мужика, не желавшего говорить, где девушка, когда она сама показалась на дальнем конце дороги. Джиамады учуяли ее первыми, и один из них позвал Кори и на. Высокая, стройная, в руках составной лук из рога и дерева. Она достала стрелу и в мгновение ока пустила ее. Попав в голову джи-амада — а он, надо заметить, был футах в двухстах от нее, — она повернулась и пустилась бежать.

— За ней! — прокричал Корвин, и пятнадцать его джиама-дов помчались следом. Их отличительная черта — сила, а не резвость, но они настигнут ее по запаху и к утру приведут назад. Это значит, что ночь ему придется провести на пожарище.

Дом белобрысого уцелел, и Корвин зашел туда. Чудное местечко — комната вся заставлена столами, точно в харчевне. В неряшливой кухне отыскался только что испеченный пирог с ягодами. Корвин отломил кусок, попробовал и нашел, что пирог превосходен. Тесто воздушное, начинка сладкая, но не приторная.

Вошел его молодой адъютант Парнус, резким движением отдав честь. От мальчишки никакого проку — никогда из него не выйдет солдата. Как только началась расправа, его стошнило. Он и теперь еще зеленый и весь в испарине.

— Отличный пирог, Парнус. Рекомендую.

— Благодарю, капитан, не хочется, — вежливо, но холодно отчеканил юнец.

— Что это с тобой?

— Могу я говорить откровенно?

— Почему бы и нет? Кроме меня, тебя никто здесь не слышит. Юноша сверкнул глазами, однако сдержался.

— Это дурное дело. Нам приказывали привезти девушку. О том, чтобы убивать крестьян, речи не было.

— Мы всегда убиваем крестьян на вражеской территории. Слабоват ты для роли, которую взял на себя. Мой тебе совет: подай в отставку по возвращении. Поедешь в отцовское поместье и будешь пасти там овец.

— Уж лучше пасти, чем резать. Так поступают не воины, а подлые трусы.

— Ты назвал меня трусом, мальчик?

— Ну что вы. То, что вы совершили здесь, — это подвиг. О нем бы песню сложить. Кстати, несколько джиамадов ушли в лес и утащили с собой двух мертвых женщин. Думаю, они съедят тела, что противоречит уставу. Офицер, сознательно допускающий людоедство, предается смерти через удавление. Параграф сто четвертый, если не ошибаюсь.

— Ты совершенно прав, Парнус, — засмеялся Корвин. — Пойди и вели им не делать этого, тем более что дежурный офицер ты, на тебе и ответственность. Очень уж не хочется докладывать о таком вопиющем нарушении устава с твоей стороны.

Юноша, побледнев еще больше, повернулся и вышел.

— Щенок! — проворчал Корвин, взял нож и отрезал себе еще пирога.

Последние десять лет он служил в западной армии Вечной. Солдатская жизнь подходила ему куда больше, чем прежняя должность писца при дирананской казне. Там он попусту тратил свои дни. Женщины, которых он желал, сторонились его, мужчины смотрели на него с легким презрением. Теперь же ему стоит лишь щелкнуть пальцами, и женщины исполнят любой его каприз. Ему нравилось видеть страх в их глазах, нравилось чувствовать, что он им противен. Это усиливало сознание своей власти. Мужчины тоже относились к нему совсем по-другому. Они улыбались, и кланялись, и превозносили его. Те, кто побогаче, предлагали ему деньги или товары. Не только благодаря его офицерскому чину: став солдатом, Корвин открыл в себе талант, о котором не подозревал раньше. Оказалось, что он прирожденный, необычайно скорый на руку фехтовальщик. Его поминали рядом с Декадо, и на счету у него было одиннадцать поединков. Все принесли ему огромное удовольствие. Наблюдение за тем, как меняется в лице противник, было захватывающим занятием. При первом соприкосновении клинков все они одинаковы — полны высокомерия и твердо уверены, что победить их нельзя. После начального обмена ударами начинает закрадываться сомнение. В глазах появляется настороженность, они делаются сосредоточенными. А в самом конце их переполняет голый, всем видный страх. Этот страх просачивается в самую душу, делая движения лихорадочными. Когда же клинок Корвина впивается в сердце, страх уступает место крайнему удивлению. Корвин в такие мгновения приближал свое лицо к лицу жертвы и жадно смотрел, как уходит жизнь.

Его пробирала сладостная дрожь при одной мысли об этом. Поистине сам Исток благословил его руку.

Сыто рыгнув, он взял шлем и снова вышел на темную улицу. С востока доносился тонкий заливистый вой — джиамады догоняли свою добычу. Корвин, услышав его, выругался. Сказал он им или нет, что ее надо взять живой? Нет, не сказал. Проклятие! Декадо будет недоволен, а ему, Корвину, это совсем ни к чему. Люди, вызывающие недовольство Декадо, долго не живут.

Снизу послышался тихий стон. Белобрысый, которого Корвин заколол, повернулся на бок, и к офицеру на время вернулось хорошее настроение.

— Хорошие пироги печешь. — Корвин достал из ножен саблю и похлопал его по плечу. — В Диранане ты мог бы разбогатеть. — Раненый, вновь застонав, попробовал встать и свалился обратно. Кровь сочилась сквозь фартук у него на груди. — Я мог бы поклясться, что попал тебе в сердце. Лежи смирно, и я избавлю тебя от страданий.

Раненый смотрел на него молча, даже не пытаясь защищаться.

— Дай подумать, — сказал Корвин. — Если я перережу тебе горло, ты быстрее истечешь кровью и боли почти не почувствуешь. Хотя паховая артерия, пожалуй, еще лучше. Так ты по крайней мере не захлебнешься. Ну, что предпочтешь? По отношению к тебе я настроен великодушно.